Явка до востребования

Все было хорошо, да тянуло солдата на Родину. Если уж не на Украину, так хотя бы в Европу, все ближе к дому. И он решил уехать. Самый дешевый способ путешествовать — наняться на один рейс на пароход, неважно на какую работу. Его взяли поваром на пассажирский лайнер, отправлявшийся в Лондон. Там, как и в Венесуэле, он ушел с парохода, надеясь остаться в Англии, но получить разрешение на проживание не удалось. Полиция требовала «солидный» документ, удостоверяющий личность, а у него было лишь временное разрешение на проживание в Венесуэле, да чудом сохранившаяся солдатская книжка на французском языке. Снова пришлось отправиться в плавание, и только через полтора года, с помощью администрации Общества пароходных ресторанов, он получил право на проживание в Лондоне.

Повара, да еще знающие такую экзотическую кухню, как русская, пользовались в ту пору большим спросом, и Мироненко устроился в престижный ресторан с хорошей зарплатой. Это был большой успех, а вслед за ним пришло счастье: познакомился с очаровательной девушкой родом из Австрии. Она служила бонной в семье какого-то лорда. Скоро они поженились.

«Мы были смешной парой, — говорил Мироненко, поглядывая на жену, стоявшую за стойкой, — в любви объяснялись на смеси немецкого, французского, английского, испанского языков. А иногда, для убедительности, я вставлял в свою речь украинские и русские слова. И вот уж более тридцати лет живем вместе, две дочери у нас».

В Лондоне Мироненко «залетел» очень высоко — на кухню Его Величества короля Великобритании, где прижился и прослужил несколько лет. Из Лондона иногда ездил во Францию и однажды в Париже встретил сослуживцев по Экспедиционному корпусу.

«Париж мне казался более „русским“, чем Лондон, и к России, и к Австрии ближе, — рассказывал Мироненко. — И мы с женой решили там попытать счастья. Была, видно, полоса везенья: мне быстро и довольно дешево удалось купить эту таверну. Отремонтировал ее, а потом и квартиру к ней пристроил. Дочери выроста. Остались мы с женой вдвоем. И мне, наскитавшемуся по свету, ехать никуда не хочется, тянет только на Украину, да и брат приглашает. Но — все дела, все некогда.

Дом не на кого оставить. Закроешь таверну на неделю, клиентуру потеряешь».

Кроме того, побаивался Мироненко к брату ехать: как бы не навредить ему. Брат на виду, а он — белоэмигрант.

Как-то я зашел к нему позавтракать. Поздоровавшись, он сказал, что хотел бы поговорить и кое-что показать, и пригласил за столик в дальнем углу зала, а сам куда-то ушел и тут же вернулся с альбомом в руках. Показал фотографии жены, дочерей, внуков. «А теперь посмотрите, каким был в молодости солдат Мироненко». В альбоме был с десяток хорошо сохранившихся фотографий, сделанных в 1916–1918 годах. На одной из них — группа солдат на отдыхе, на других — прощание с сослуживцами, павшими на чужой земле, солдаты в окопах.

«А этого солдата не узнали?» — указал он на человека, стоящего рядом с ним. Было что-то знакомое в лице парня, словно где-то, когда-то видел его. «Это Родион Яковлевич Малиновский, — с улыбкой и очень тепло сказал Мироненко, — друг мой закадычный, ныне маршал Советского Союза. Мы с ним оба после ранений в корпус пришли, в одном взводе служили. Храбрый солдат, отличный пулеметчик. Французы его Военным крестом и медалью, помнится, наградили. Потом он был тяжело ранен. После февраля семнадцатого мы выбрали его председателем ротного комитета. Бунтовал, как и я. От ссылки в Африку его спасла открывшаяся рана, а в девятнадцатом, как я нагом узнал, он уехал в Россию, вступил в Красную армию, до маршала дослужился, — вздохнул мой собеседник. — Дома живет, а я всю жизнь на чужбине. Ни родителей, ни родственников, кроме брата, не осталось. Кто умер, кого немцы расстреляли. А мне все равно хочется хоть одним глазком взглянуть на родную деревню. Сколько лет иронию, а вес но ночам снится».