Явление зверя

Дед отнесся к планирующейся безвременной гибели шкафа с большим энтузиазмом, он предложил даже выкинуть вместе с ним старый журнальный столик, который давно уже рассыхался на балконе, и продавленное до неприличия кресло. Столик бабушка выбросить позволила, а за кресло встала грудью — оказалось, что только в нем она может полноценно отдохнуть, не рискуя, что после не сможет встать.

Разбор шкафа затянулся до поздней ночи. Пришла с работы Анька, ужаснулась учиненному Гошкой разгрому и начала перекладывать все по-своему, бабушка, в свою очередь, тоже была чужда того, чтобы сваливать выволоченный из шкафа хлам кучей, и носилась с каждой шмоткой, силясь куда-нибудь пристроить.

Спать, таким образом, мы все, кроме Вики, легли далеко за полночь, встали поздно и только уселись позавтракать, как появились два добрых молодца — один широкий, приземистый и краснолицый, другой высокий, бородатый, с длинными волосами, затянутыми в хвост, одетый в кожаные штаны и такой же жилет — на голое тело.

— Ну что, хозяева, готовы? — широко улыбнулся высокий и добавил, видя раззявленный шкаф и тумбочку: — Тогда будем грузиться! Мужчина и женщина в шкаф… Мальчик в тумбочку! Младенец… Гм… Младенец орать не будет?

— Не будет, — заверил Гошка. — Я ее с собой в тумбочку возьму.

На том и порешили.

Путешествовать в шкафу оказалось страшно неудобно, странно и смешно одновременно. Я уселся на дно, Гуля пристроилась рядом, дверцы за нами закрыли, заперли на ключ! Грузчики подсунули под шкаф ремни и довольно легко подняли его над полом.

Любимый бабушкин немецкий шкаф изнутри оказался куда меньше, чем снаружи, в нем было очень тесно, пыльно и темно, как в гробу, но мне в нем сразу стало уютно и хорошо. Как только нас подняли, шкаф качнуло, и Гуля, не удержав равновесия, упала ко мне в объятия. Черт побери, на самом деле чуть ли не впервые за истекший период! Я обнял ее и вознамерился не отпускать ни при каких условиях, но, к немалой моей радости, Гуля освобождаться и не собиралась.

Низкорослый и краснолицый, на чью сторону пришелся двойной вес, жалобно крякнул.

— Вот ведь громадина, зараза…

Его напарник только весело хмыкнул — ему, похоже, было совсем не тяжело.

Шкаф шатало из стороны в сторону, я отбил себе локти и бока, оберегая от ударов хрупкую Гуленьку, но, наконец, нас все-таки погрузили в кузов растрепанного облезленького «ЗИЛа».

Вслед за нами через несколько минут принесли тумбочку с Гошкой и Викой, поставили рядом, стенка к стенке, но всю дорогу из тумбочки не доносилось ни звука, и мы решили, что дети просто заснули в темноте, духоте и пряном запахе лаванды.

Я не знал, о чем думала Гуля за все время в дороге, которая заняла, как выяснилось потом, чуть больше получаса, но очень надеялся, что о том же, о чем и я, — об этом говорили ее руки и губы, и горячий шепот, и слезы на щеках.

У меня кружилась голова, в горле пересохло, невыносимо сладкий огонь пульсировал по венам, сводя с ума. Никогда со мной такого не было, даже в пору юности прекрасной, когда было желание кидаться на все, что движется. Никогда! Даже с девчонкой-однокурсницей Юлькой, в которую, как мне искренне казалось когда-то, я был влюблен.

А ведь я думал, что никуда теперь не гожусь! Ха! Жив еще Лешка-собака, рано ему помирать!..

Безумие кончилось, когда машина затормозила, заглох мотор, и грохнула, падая, задняя часть кузова. Гуля тихо охнула и принялась поправлять одежду, а я так и сидел обалдевший, как будто стукнутый пыльным мешком по голове.

Такими нас из шкафа и извлекли — щурящимися от яркого света, улыбающимися, смущенными и растрепанными, такими нас и подняли на восьмой этаж длинного кирпичного дома.

Грузчики хитро улыбались, тот, что с хвостом, даже подмигнул мне украдкой, мол, мы все поняли и одобряем, а я не мог согнать с лица дурацкую улыбку, которая никак не шла к невеселым обстоятельствам нашего переселения, и глаз не мог отвести от мучительно краснеющей Гули, которая старалась не смотреть ни на меня, ни на грузчиков.

Явился Гошка, тоже растрепанный и помятый — и злой. Сестренку он нес на вытянутых руках.

— Вика описалась в тумбочке, — сказал он мрачно. — Говорил же ей, потерпи!

Грузчики позвонили в дверь Элечкиной квартиры. Спустя несколько секунд после того, как тренькнул звонок, в глубине прошлепали чьи-то ноги и дверь без всяких предосторожностей широко отворилась.

На пороге стоял растрепанный рыжий и кареглазый мальчишка лет восьми, щеку которого украшал жирный росчерк фломастера. Оный фломастер мальчик на данный момент и сжимал в руке.

— Ма! — закричал он. — Приехали!

Батюшки, дошло до меня, это же Гришка, Элькин сын! Ничего себе, вымахал! И улыбочка у него… Кривая и с прищуром, как у пирата какого-то!

Элечка, собственной персоной, выпорхнула из кухни, одетая в коротенькую, как набедренная повязка, черную юбочку, алую блузку с большим декольте и в широкий передник, волосы роскошными черными волнами ниспадали по ее плечам.

— О! Как вы вовремя! У меня как раз через минутку будет готов пирог! Надеюсь, вы голодны?