Явление Зверя

И не было Сигмонду нужды применять сегодня это мастерство — был он много искуснее в рукопашном бою против Скорены и не нуждался в оружии для победы над меченосцем. Но мерзости того переполнили меру, отведенную человеку и выплеснулись на Сигмонда. И впитал он ядовитые миазмы и темную ауру лорда. И ослаб духом, поддался искушению тайных своих знаний.

Как в прозрачном горном озере внезапный напор подземных источников вздымает мгновенно илистые толщи дна и вихревой поток этого движения рушит прежний покой, мутит чистые воды, так Сигмонд накопил и поднял со дна своего сознания, с самого низа черепа и из еще более глубоких корней спинного хребта злобу и ненависть, неутолимую жажду разрушений и швырнул в свой разум. И под напором темных страстей были сметены человеческие чуства любви и сострадания и ворвалось в его мозг торжествующее Зло.

Громко и страшно вскрикнул Сигмонд, как не кричат люди. И взлетел этот нечеловеческий крик в узости высоких стен, заметался по замковой площади. И сжались все бывшие там. И не стало различий между владетельным лордом и нищей поденщицей. Сковал всех ужас и остановилось дыхание. Ибо в этот миг мистически раскрылись им непроглядные утробные бездны человеческого естества, та мрачная сущность звериная, что обычно хоронится за бессмертной Богом данной светлой душей. И были их души лишь малыми тусклыми искрами в океане тьмы Зла этого крика.

Потрясенный мощью ментального удара, недвижим стоял бывший грозный лорд Скорена, покорный неизбежному и его воля покинула его. А бездушная плоть, бывшая Сигмондом оттолкнулась от земли и в неукротимом тигрином прыжке взмыла в воздух, в густоту своего крика и всем своим весом, всею скоростью, всею силою крепкого тела обрушилась подкованными сапогами на грудь своей жертвы. И не устояли от этого удара ни латы кожаные парадные, ни мускулы, ни крепкие кости лордовы. И сокрушились ребра Скорены и острыми обломками своими во многих местах пробили легкие и самое сердце. И омылось черное сердце лорда собственной кровью, выступила на губах смертная пена, заволокла пелена его грозные очи. Пришел смертный час лорду Скорене. И отброшенное страшным этим ударом его тело грянулось о земь уже бездыханным.

Стоял витязь Сигмонд посреди арены над поверженным своим врагом скрестя кулаки, молча, не торжествуя победы. Багряный туман в его глазах рассеивался, оседали хлопья ярости, очищался разум, и тяжко было это.

Молчали и смятенные свидетели этой трагедии, обычно благосклонные к кровавым утехам, войне и смерти. Ибо увидели они не просто поединок равных соперников, не забаву глумливой травли обреченных на смерть, даже не пыточные старания палаческие, а саму наготу смертоубийства, самое начало человеческое, подвигающее его к гибели. И молчаливые подавлено расходились с площади, разбредались по замковам покоям, чтобы в тиши каменных стен успокоился смущенный их разум, чтобы вернулось прежнее бездумное веселье. И не многим это скоро удалось. Только остались в углу безмолвные люди Скорены, Не было у них сил подойти к телу своего повелителя, не было слез оплакать его.

Ужаснулась Гильда, воочию узрев оборотня и поняла, что витязь намеренно в бою холоден и отрешен бывает. Чтобы в пылу кровавой сечи не обратиться в дикого зверя, серого лесного плотоядца, который в овечьей стае бьет и режет бесчетно не ради пропитания, а для радости убийства, чтоб чувствовать клыками свежую теплую кровь и агонию живой плоти все новой и новой жертвы своей слепой лютости.

И подошла Гильда к своему господину. Обессиленный и опустошенный после этого губительного порыва стоял тот. И был бледен лик его и крупный пот орошал его чело. Обняла Гильда витязя, накинула на богатырские плечи свой плащ теплый, дрожащею рукою ласкала богатые его кудри, всею любью своей чистой души врачуя тревожную его душу. И не рождало сердце слов для победной Песни, и поняла она, что не годится скверна сбывшегося для Песни и стало бы святотатством воспевание сегодняшнего Зла. И молила Бугха, чтоб не довелось ей больше свидетельствовать подобное.

И наступившей ночью Сигмонд мятежно кидался на постели, мучился кошмарными видениями, частая дрожь сотрясала его могучее тело. Всю ночь Гильда светила свечу, отирала пот со лба страдальца, гладила, подносила навар грибной лечебный к иссушенным его устам. И пела песни, которые мать поет своему младенцу, и жалела, что он не малое дитя, что бы его, плачущего, приложить к своей груди и напитать молоком своим и успокоить. А холодный месяц через узкие окна замка протягивал свои мертвенные лучи к изголовью Сигмондова ложа и Гильда своим телом укрывала его от губительных излучений, пьющих жизненные силы человека, высасывающих его разум.