Языческий лорд

— Ярл Кнут влюблен во Фригг, — заявил я Лейкниру.

— Он как воин, получивший новый меч, — ответил тот, — не может вынести, когда она далеко от его взора.

— Можно не винить его в этом, — заметил я, — она редкая красавица. Так почему же она не отправилась с ним на юг?

— Он хотел, чтобы она была в безопасности.

— И оставил лишь две сотни человек ее охранять?

— Он думал, что этого достаточно, — ответил Лейкнир, а потом помедлил. — Сказал, что есть только один человек, у кого хватит ума атаковать Честер, и этот человек мертв.

— И вот я здесь, вернулся из царства богини Хель, — я пинком захлопнул железную дверцу топки. — Ты сохранишь свои руки и ноги.

Настали сумерки. Мы покинули гончарную мастерскую и направились к центру города, и я с удивлением увидел небольшое строение, украшенное крестом.

— Жена Хэстена, — объяснил Лейкнир.

— Он не возражает, что она христианка?

— Он говорит, что неплохо и христианского бога иметь на своей стороне.

— Похоже на Хэстена, — согласился я, — танцевать с двумя женщинами под две разные мелодии.

— Сомневаюсь, что ему нравится танцевать с Брунной, — заявил Лейкнир.

Я засмеялся. Она была ужасно сварлива, эта женщина, крепкая, словно бочка, и такого же размера, с дурным характером, подбородком, похожим на нос корабля, и острым, как клинок, языком.

— Ты не можешь держать нас в заточении! — заявила она, когда мы вернулись в огромный зал с колоннами. Я проигнорировал ее.

Это помещение когда-то было великолепным залом. Возможно, храмом или даже дворцом римского правителя, но кто-то, видимо, Хэстен, разделил его на отдельные комнаты.

Деревянные стены достигали лишь половины высоты, и в дневное время свет струился через высокие окна, закрытые железными решетками. По ночам горели светильники, а в той большой комнате, где разместились женщины и дети, разжигали костер, оставивший на высоком потолке пятна дыма и копоти.

Пол был сделан из многих тысяч мельчайших кусочков, сложенных в рисунок, изображавший какое-то странное морское создание с извивающимся хвостом, на которое охотились три нагих человека с трезубцами. Две обнаженные женщины плыли в огромной ракушке по гребню волны, наблюдая за охотой.

Брунна продолжала свои речи, но я не обращал на нее внимания. Четыре служанки склонились над близнецами Фригг в углу комнаты и нервно наблюдали за мной.

Фригг была в плаще из перьев и сидела на деревянном кресле в центре комнаты. Она тоже наблюдала за мной, но теперь без страха, а с детским любопытством, ее большие глаза следовали за мной по комнате, пока я рассматривал странный рисунок на полу.

— Должно быть, в Риме жили огромные моллюски, — произнес я, но никто не ответил. Я подошел к креслу Фригг и посмотрел на нее сверху вниз, ее спокойные глаза встретились с моими. Ее плащ был изготовлен из тысяч перьев, пришитых к льняной накидке. То были перья соек и воронов, и потому казалось, что черно-синий плащ словно мерцает.

Под странным плащом из перьев она была увешана золотом. Золотые браслеты на изящных запястьях, пальцы блестели от обрамленных золотом камней, шея была увешана золотыми цепями, а волосы, черные, как один из воронов Одина, были собраны на голове с помощью золотой сетки.

— Прикоснись к ней, — и ты мертвец, — заявила Брунна.

Раньше я уже захватывал Брунну в плен, но Альфред, убежденный в том, что она стала правоверной христианкой, настоял на том, чтобы ее отпустить. Он даже стал крестным отцом двух ее детей, Хэстена младшего и Хорика, и я помню тот день, когда ее окунули в святую воду в лунденской церкви и дали новое христианское имя, Этельбрун. Теперь она по-прежнему называла себя Брунной, но носила большой серебряный крест на груди.

— Мой муж убьет тебя, — он плюнула в мою сторону.

— Он много раз пытался, — ответил я, — а я все еще жив.

— Мы могли бы прикончить ее, — предложил Ролла. Он явно утомился сторожить женщин, по крайней мере Брунну. Ни один мужчина не устал бы смотреть на Фригг.

Я присел перед креслом Фригг и заглянув в ее глаза. Она мне улыбнулась.

— Помнишь меня? — спросил я ее.

— Она не слышит, — сказал Лейкнир.

— Знаю, но она понимает?

Он пожал плечами.

— Как и собака? Иногда кажется, что она знает всё на свете, но иногда… — он снова дернул плечами.

— А дети? — поинтересовался я, взглянув на близнецов, молча вытаращившихся на меня из дальнего угла комнаты. Мальчику и девочке было около шести или семи лет, и оба унаследовали темные волосы матери.

— Они разговаривают, — ответил Лейкнир, — и слышат.

— Как их зовут?

— Девочку — Сигрил, а мальчика — Кнут Кнутсон.

— И они бойко разговаривают?

— Обычно не умолкают, — сказал Лейкнир.

И близнецы и правда заговорили, потому что в тот момент произошло нечто странное, что-то, что я и сам не сразу понял.

В комнату вошел Меревал, а с ним до времени поседевший отец Уиссиан в длинном черном плаще, подпоясанном так, что он стал похож на рясу священника, и тут лицо мальчишки вспыхнуло.

— Дядя Уитред! — воскликнул Кнут Кнутсон. — Дядя Уитред!

— Дядя Уитред! — радостно вторила ему девочка.

Уиссиан вышел из тени к огню.

— Меня зовут Уиссиан, — сказал он, и лица близнецов помрачнели.