Языческий лорд

В то время я не придал этому значения, потому что не отрывал глаз от Фригг, а созерцания такой красоты было достаточно, чтобы лишить любого человека здравого смысла.

Я еще сидел на корточках и взял одну из ее белых рук в свою, она была такой легкой и хрупкой, как птичка в кулаке.

— Ты помнишь меня? — снова спросил я. — Мы встречались у Эльфадель.

Она лишь улыбнулась. Когда мы пришли, поначалу она испугалась, но теперь выглядела вполне счастливой.

— Ты помнишь Эльфадель? — спросил я и, конечно, не дождался ответа.

Я очень мягко сжал ее руку.

— Ты пойдешь со мной, — сказал я ей, — и твои дети тоже, но обещаю не причинить вам вреда. Никакого.

— Ярл Кнут убьет тебя! — заскрежетала Брунна.

— Еще одно слово, — и я отрежу тебе язык.

— Ты посмеешь… — начала она, а потом снова взвизгнула, потому что я встал и вытащил нож из-за пояса. И к моему удивлению Фригг засмеялась. Она смеялась беззвучно, издавая лишь приглушенные гортанные звуки, но ее лицо засветилось от внезапного веселья.

Я подошел к Брунне, а она отшатнулась и съежилась.

— Ты умеешь ездить верхом, женщина? — спросил я. Она лишь кивнула. — Тогда поутру ты отправишься на юг.

Ты отправишься к тому жалкому червяку, которого зовешь мужем, и скажешь ему, что Утред Беббанбургский забрал жену и детей Кнута. И еще скажешь, что Утред Беббанбургский настроен на резню.

Я засунул нож обратно и посмотрел на Роллу.

— Они поели?

— Нет, пока я был здесь.

— Позаботься, чтобы их накормили. И присмотри за ними.

— Присмотреть, — произнес он уныло.

— Только дотронься до нее, — предупредил я, — и тебе придется иметь дело со мной.

— С ними всё будет в порядке, господин, — обещал он.

Этельред начал свою войну, а Кнут надул его, и теперь Кнут находился где-то в Мерсии, убежденный в том, что его враги в смятении. Давняя мечта датчан становилась явью: покорение саксонской Британии.

Правда, я был еще жив.

Той ночью мы почти не спали. Нам было чем заняться.

Финан выбрал из захваченных лошадей лучших, потому что они отправятся с нами. Мой сын возглавил группы, обыскивающие город в поисках спрятанных монет или еще чего-нибудь ценного, что мы могли бы унести, половина людей Меревала охраняла стены, а остальные ломали дома, чтобы собрать дрова и растопку.

Южные ворота сгорели, и мой сын загородил вход двумя тяжелыми телегами. Датчан снаружи было намного больше, чем нас, хотя они этого не знали, и я боялся ночной атаки, но никто не пришел. Я мог различить мерцающие на древней арене костры и другие, у моста, что лежал чуть дальше к югу. Скоро костров станет больше.

Люди Меревала складывали дрова у каждого участка деревянного частокола. Везде, где стену починили, мы разожжем огонь.

Мы спалим городские ворота и стены и лишим город всех защитных сооружений, сделанных не из камня.

Я не мог удержать Честер. Мне бы понадобилось в десять раз больше воинов, так что я собирался его покинуть, и без сомнения, датчане вернутся под защиту римских стен, но по меньшей мере я мог бы облегчить задачу саксонских сил, если они будут атаковать эти стены.

Для починки тех повреждений, что я планировал сделать, понадобится полгода — шесть месяцев, чтобы срубить деревья, обтесать стволы и воткнуть их в каменные обломки укреплений.

Я надеялся, что у датчан не будет шести месяцев. Так что когда спустилась ночь, мы разожгли костры, начав с северной стороны города. То тут, то там разгоралось пламя, освещая эту летнюю ночь, языки пламени взлетали к звездам, а дым закрывал небеса.

Честер был в кольце огня, пламя наполняло его гулом, а искры от костров долетали до соломенных крыш города, которые тоже начали гореть, но к тому времени, как был разожжен последний костер и пылала большая часть города, мы уже оседлали лошадей и были готовы к отъезду. Лишь одна звезда осталась на небе.

Эта звезда зовется Эарендель, утренняя звезда, и она еще сияла, когда мы оттащили две телеги и проскакали через южные ворота.

Мы увели с собой всех лошадей, так что наблюдавшие за нами датчане увидели огромную орду, вырвавшуюся из пылающего города. Мы забрали жену Хэстена, жену Кнута и ее детей, за всеми присматривали воины. Мы взяли с собой и сдавшихся нам датчан.

Мы были одеты для войны — в кольчуги и со щитами, на клинках отражалось пламя, и проскакали галопом по длинной прямой дороге, где я заметил людей, сидящих у костров рядом с мостом, но они продрогли, нервничали, а нас было гораздо больше. Они даже не попытались нас остановить, лишь разбежались вдоль берегов реки, и копыта моей лошади внезапно громко застучали по деревянному мосту. Мы остановились на южном берегу Ди.

— Топоры, — сказал я.

За рекой пылал Честер. Солому и дерево поглотил огонь, они превратились в дым, искры и головешки.

Я подумал, что город это переживет. Он выгорит, и мощеные улицы покроются пеплом, но то, что построили римляне, будет стоять еще долго после нас.

— Мы не строим, — сказал я сыну, — лишь разрушаем.