Язычник

— Дым — это слухи, — наморщив лоб, со смешной серьезностью говорила она, — а огонь — зависть и страх. Он был слишком богат и независим. Он был богаче короля, и именно на его деньги содержалось в то время ополчение, так что, скорее всего, ему просто не хотели вернуть долг и оклеветали! Правда, Жиль занимался алхимией и искал философский камень, ну и что ж? Его тогда все искали… Какой сегодня день?

— Четверг, тридцатое мая…

— Вот раззява! Чуть не забыла, — она шлепнула себя по лбу, — сегодня же день Святой Жанны, ее сожгли в этот день…

Ее глаза потемнели от мелькнувшего в глубине памяти видения. Простодушное лукавство исчезло.

Я обнял ее, закрывая от мокрого сквозного ветра, согрел, чувствуя ее всю, горячую, волнующе доступную, под холодным облипшим платьем. Мы были все еще девственны, я все настойчивей домогался ее и уже завоевал право целовать ее в губы, когда мне заблагорассудится. Но всякий раз она отталкивала мою руку и даже кусалась, когда я пытался коснуться ее груди. В тот раз она вцепилась в мои ледяные пальцы и сдернула их с тугого, напряженного холмика, проснувшегося под моей ладонью. Со всей пробуждающейся мужской интуицией я понимал, что эти дивные, чувствительные бугорки — мои тайные союзники: они радостно вздрагивали и твердели, когда мне удавалось, хоть ненадолго, прикоснуться к ним. Но хозяйка их была зла и неумолима. В отместку я почти насильно раздвинул поцелуем ее обветренные губы.

— Не надо, он смотрит…

Мне тоже показалось, что единственный глаз Святого Волка, изображенного в профиль, как египетский Анубис, с недобрым любопытством следит за нами.

* * *

…Зверь все так же недобро смотрел на меня одним глазом, распластанным по щеке, согласно египетскому канону. Его алый плащ промок и потемнел, из выщербленной глазницы сочилась ржавая дождевая струйка.

— Ты чо, турист, заснул?

Чертыхаясь, к церкви продирался сердитый возница. Непролазный шиповник не пускал его, охраняя зачарованный покой Святого Волка.

— Будь моим покровителем, Царь-Волк, — прошептал я.

Только теперь я вспомнил, что забыл в ванной у Ляги серебряный образок, память мамы. Наверное, когда-то я любил ее, но помню только серебро талого снега у корней ее волос и совсем не помню ее лица. Мне было года три, когда она умерла. Святой Диомид двадцать восемь лет сопровождал меня по всем кругам ада. Если верить Данте, насильников помещают на седьмом кругу, где они осуждены вечно вариться в кровавых водах реки Флеготон. Действительность гораздо страшнее…

— Ночевать-то где будете? — равнодушно спросил возница. — На селе четыре жителя… повымерли все…

— Отвези меня к Антипычу.

— На кладбище, что ли? — недобрая ухмылка исказила лицо возницы.

«Умер… Сколько же ему было?… Девяносто пять, не меньше…»

— К дому его отвези, если он еще стоит.

Некоторое время мы ехали молча. Постукивал дождь.

— Видать, хорошо вы места наши знаете, если сразу к Антипычу попросились… — со скуки заговорил возница, — он в округе наипервейший колдун был. Вабить по-волчьи умел. Когда умирал — печь развалилась. Кирпичи по горнице летали. Все окна повыбивало… Черную Книгу-то он перед смертью спрятал. Бабы-то, кто посмелей, взялись искать, да куриная слепота на них напала; еле глаза оттерли. А умер он в самое половодье; вода под порогом стояла. Долго до него добраться не могли, а когда приплыли, смотрят: он на столе лежит уже чистый, обмытый и рубаха белая и порты, все новое. А в сенях — гроб. А главное, сколько пролежал — неизвестно. Его так и схоронили — без истления…

Возница вновь покосился на меня темным, почти лошадиным глазом. Кентавр какой-то, а не мужик.

— Славная у тебя кобылка… Мерин, говоришь… А я здесь и вправду бывал. И с Антипычем встречался. Крепкий был старик, знающий…

— Знающий-то, знающий… Только случай этим летом был: племянница Антипычева явилась. Справная бабенка, из себя такая видная. Хотела в его избе основаться. Да не тут-то было: вылетела в первую же ночь.

— Как вылетела?

— Известно как. Старик-то немирный оказался. А коль такое в доме завелось, пиши — пропало. Домов-то у нас пустых — прорва, выбирай любой… Тпр-р-ру, шалава…

За прошедшие годы избушка осела в землю и в сумерках чернела, как подгнившая лодка на мели, позади нее шумел ливневой водой неглубокий яр. Провалы окон были крест-накрест забиты досками. Крытая щепой крыша просела. Жилище казалось покинутым лет десять назад. Заросли чертополоха и крапивы поднимались до скатов крыши. Открытая дверь покачивалась на скрипучих петлях. Самое место для угрюмой и злобной нежити, что частенько поселяется в заброшенных домах.