Язычник

Я не сразу решился перешагнуть порог. Помнится, так же я мялся, пока конвоир открывал дверь общей камеры, куда меня впихнули после тюремной «сборки». С моей «стремной» статьей переступать порог общей камеры было равносильно позорной казни. Еще на «сборке», сборном пункте перед отправкой по «хатам», один доброхот научил меня грамотно здороваться с сокамерниками. Скажешь: «Здорово, мужики» — изобьет братва… Промямлишь: «Привет, братва», — обидятся остальные. «Мир вашему дому» — пробормотал я и, подталкиваемый в спину прикладом, почти ввалился в камеру. Недобрые глаза уставились на меня, обшарили и вынесли приговор, не подлежащий обжалованью… Весь мой страх, нерешительность и интеллигентские сопли остались там, за коваными дверями с «форточкой».

— «Мир вашему дому», — громко сказал я, как семь лет назад, перешагивая порог неизвестности. Прошел через сумеречные сени. Здесь стоял запах чабреца и сухой полыни. Несколько осыпавшихся травяных веников, подвешенных к потолку, еще шуршали на сквозняке. Отворив дверь в избу, я вновь поздоровался. Я был уверен, что меня слышат.

Избушка оказалась основательно ограблена. Все, что можно унести, отдирали с корнем. Овальное зеркало в широкой ореховой раме взять побоялись, но кто-то наспех завесил его мешковиной. В красном углу уже не было икон, странных, полуязыческих, грубо писаных: покровителей лошадей Фрола и Лавра в окружении охристо-желтых, черных и алых лошадок, святого Власия, скотьего бога, Зосимы и Савватия Соловецких, в темных монашьих рясках, охранителей пчел, не было и Михаила Архангела на красном коне, и Николы в крестчатой ризе.

Из всей обстановки уцелел только старый рассохшийся сундук. На боках его еще цвела старинная мезенская, а может быть, северодвинская роспись. Я знал, что Антипыч прибыл в эти места откуда-то с Севера, но он никогда не рассказывал о своем прошлом.

На всякий случай я открыл сундук и нашел большую черную пуговицу и огарок самодельной восковой свечи. На крышке сундука, изнутри, была тщательно выписана какая-то астрологическая таблица, солнце и луна в хороводе двенадцати вещих животных.

Широкого дубового стола в красном углу избы уже не было, и я выложил содержимое своего кожаного мешка прямо на подоконник. Достал флейту из бедренной кости — шаманский инструмент для «высасывания» болезни, но ею можно было пользоваться и как стетоскопом. Следом выложил медное полированное зеркальце для вызывания духов, медвежий зуб, очки без стекол, серебряную монетку с дырочкой и довольно жуткую лубяную маску с приклеенными к ней черными человеческими волосами, ожерелье из рыбьих позвонков и синие стекловидные бусы, память о Тайре.

Оэлен говорил, что самые сильные шаманы — женщины. Они всегда побеждали мужчин в шаманских поединках, поэтому многие мужчины-шаманы заплетали косы, носили бусы и даже платья. Женские подвески, прыгающие во время камлания, должны были сбить с толку враждебных духов.

Последним из моих сокровищ была свернутая трубкой белая оленья шкура.

Я продел волос в тусклую серебряную монетку, опустил ее в щель пола и закрепил щепкой. Это был подарок дому. Потом расстелил на полу белую оленью шкуру, головой к востоку. Оставалось дождаться ночи.

Сквозь косо прибитые доски-ставни светила кроткая звездочка, снаружи в избу лилась дождевая прохлада. В доме пахло влажной листвой и крапивой. Растянувшись на шкуре, я слушал ночную тишину. Дом принял меня, и дух, обитающий в этих стенах, успокоился и признал меня ровней. Но покой этого места был обманчив. Я знал, что уже ночью, ближе к середине, к петушиному часу, кто-то обязательно придет сюда.

Антипыча я застал еще крепким стариком. Он был невысокий, плечистый, сухой в кости, и по-молодому легкий в движениях. Летом на нем красовалась просторная льняная рубаха без опояски, отшорканная до ярой белизны, и темные брючки со стрелкой. С апреля по октябрь он ходил босой. С наступлением холодов заворачивался в бурый армяк старинного покроя и надевал высокие белые валенки-катанки. Борода и седоватые, стриженные в скобку волосы добавляли какой-то сусальной сказочности его облику. Волосы он по-кержацки разбивал на строгий пробор. Я много лет дружил с Антипычем. О том, что он «знался», при жизни его говорить было не принято. Старик помогал деревенским во всех затруднительных случаях — от пропажи курицы, до вправления грыжи. Он стал даже моим конкурентом, когда я, после третьего курса медицинского, остался работать в местной амбулатории и тоже пытался пользовать здешнее население.

Теперь я понимаю, что основой целительства была сама натура Антипыча. Ко всему живому и неживому он относился с обезоруживающей нежностью, но среди местных Антипыч прочно слыл колдуном. В его не совсем обычных способностях я убедился сам.