Язычник

Чисто теоретически существовала еще одна возможность: об Эрвине вспомнят на Большой земле. Год назад Алоиз Прай взял власть и, надо думать, удерживает ее до сих пор… Чтобы развлечься, Эрвин считал разные варианты и убеждался: если Прай не полный осел, то он еще президент. Более того: он еще не столкнулся с действительно серьезными проблемами, когда пан или пропал.

А Прай не осел…

Незнание входящих раздражало. Конечно, если на материке случилась природная катастрофа, или ряд крупных технологических аварий, или метрополия потребовала от Хляби чрезмерных жертв во благо Лиги, или случилось еще какое-нибудь бедствие, то кресло под Праем должно зашататься. Вот тогда-то Прай может вспомнить о некоем советнике, который, между прочим, настойчиво советовал своему патрону по-тихому убрать Прая… Но все это лирика, эмоции. Искушенный политик оперирует категориями сиюминутной пользы, не беря в расчет личные симпатии-антипатии, а если он держит в уме еще и долговременную пользу, то уже тянет на политика не просто искушенного, а прямо-таки мудрого. До переворота Прай был мелок, цепок, хитер и злопамятен, однако с тех пор мог профессионально подрасти…

Ну идиотское же было решение — вернуть «Королеву Беатрис» только для того, чтобы свести личные счеты с вредным противником! Пусть бы катился к чертовой матери, все равно он стал уже безопасен. Мудрый политик сразу понял бы: раз советник президента сбежал еще до переворота, то его личная преданность боссу имеет свои границы. Ничего она уже не стоит, проще говоря. И мудрый политик постарался бы перетянуть ценного человека на свою сторону, включить его в команду, воспользоваться им как безотказным универсальным инструментом…

Куда там! Год назад Прай был свирепым грызуном, а никак не мудрым политиком.

Ну а теперь?

Личность Прая давно уже была разложена Эрвином на параметры. Был учтен предположительный дрейф личностных качеств. Эрвин рассчитал несколько вариантов с разными вводными, и результаты подчас выходили самые противоположные. Система оказалась очень уж чувствительной к малым возмущениям.

Оставался самый надежный критерий: практика. Никто не ищет бывшего советника бывшего президента — значит, он не нужен президенту нынешнему. Не нужен ни для того, чтобы использовать, ни для того, чтобы удивиться его живучестью и на сей раз погубить наверняка. А через пять лет никто и искать его не будет, потому что люди столько не живут — даже на Счастливых островах.

А еще потому, что Прай, по всей видимости, недооценивал своего противника и вряд ли даже гипотетически мог предположить, что Эрвин выжил. Мелким людишкам нестерпима мысль, что кто-то может оказаться способнее их.

Но если Прай и вправду изменился? Власть меняет…

Э! Что гадать попусту! Пусть гадают гадалки, а вычислитель должен вычислять.

Хоть что-то.

Иначе он сойдет с ума. Уже пытался, не хочется повторять.

Итак, дано… то, что дано. На помощь извне рассчитывать не стоит.

Требуется: самостоятельно вернуться в мир людей еще не старым, относительно здоровым и желательно не в самом низшем социальном ранге.

Теорема Канна — вот как Эрвин назвал то, что у него получилось. Он дал теореме свою фамилию, во-первых, потому что сам сформулировал и доказал ее, а во-вторых, потому что надо же было как-то назвать ее. Условие теоремы заняло бы не один десяток страниц мелкого шрифта, вслед за чем фигурировали два чеканных утверждения:

1. Данная задача имеет решение.

2. Чтобы решить ее, нужно больше одного человека.

Эрвин нашел четыре доказательства своей теоремы, очень громоздких и, по правде говоря, небесспорных. Он занимался этим, убивая время. Даже кретин понял бы, что настоящее доказательство теоремы Канна — только практическое. Слишком уж много неопределенности в исходных данных, да и все равно никто не оценит математические выкладки.

Больше одного человека! Этим все сказано. Это и есть настоящий приговор. Скотина Прай добился своего.

— Да, — бормотал Эрвин завывающему ветру, — я человек, покуда один. Я только человек и могу ровно столько, сколько положено человеку. То есть не могу спастись. Страдать — это да, это могу, это у меня получается не хуже, чем у любого другого…

Желудок взбунтовался. До следующего дня Эрвин ничего не ел и положил себе зарок не есть никакой морской рыбы. К утру он почувствовал себя лучше.

Шторм утих, с моря тянул ровный бриз. Временами в разрывы облаков вклинивалось солнце. Хорошая погода.

Что потянуло Эрвина к болоту, он и сам не понял. Усевшись на пригорке, он гадал, в каком месте выполз на берег год назад. Вон в том? Или в этом, где полоса песка?.. Не вспомнить. Был невменяем, ничего не помнил и не соображал, кроме одного: ползти, ползти… Как червь безмозглый. Спасибо, что хоть не потерял направление…