Язычник [litres]

Дверь в общежитии была не заперта. Почуяв жилье, японец затих и совсем сломился надвое, обвис так, что коротконогий, хлипковатый Свеженцев еле втащил его в дом, повалил на свою кровать. Постоял в темноте, держась за холодную железную спинку. Гриша и шкипер Бубнов непробудно спали – вздымались шумные свистящие бугры на кроватях, и ведь, наверное, им тепло и уютно было в заспанных потных логовах. Японец тоже укладывался, ворочался, складываясь, сворачиваясь и будто похныкивая. Свеженцев укрыл его телогрейкой, а сам сел за стол, закурил и еще какое-то время тянул сигаретку и думал о том, что в тишине и темноте все неживые предметы вокруг не то чтобы оживают – они обретают непривычные и необъяснимые свойства, будто кто-то встает в их тени, в их объемах, и этот кто-то не дышит явно, и не жив явно, но он здесь, и он видит тебя, как видит тебя твое отражение в зеркале, как видит тебя твое изображение с фотографии, давнее и уже отделившееся от тебя, ставшее чем-то пугающе самостоятельным.

Его сморило, уснувшая голова легла на руки.

* * *

Утром Свеженцев потрогал японца за плечо.

– Живой?

Японец открыл глаза и вновь закрыл – свет опустошал его до тошноты. Трое русских молчали, они хорошо знали, какие чувства одолевают человека. Шкипер Бубнов прошел по комнате с озабоченным лицом. Он из-за сырости был в меховой безрукавке и валенках, кряхтел и время от времени щупал поясницу.

– Однако ты его притащил, – остановился он с суждением, почти осуждением. – Надо бежать и звать ихних, пусть забирают… А если… И с какой мордой ты пойдешь? Подобрал на дороге, идите забирайте… А с какой стати подобрал, а что ты сделал с человеком? – Он помолчал, покачал головой, седой, аккуратно зачесанной на затылок мелкой гребенкой и оттого кажущейся лобастой – умной. – Однако ты его притащил.

Свеженцев выдвинул из-под кровати чемодан, стал шарить до самого дна, в беспорядке перемешивая вещи, достал несколько мятых бумажек.

– Гриша, будь человеком, сбегай. – Опять наклонился к японцу. – В сей же час оживим.

Японец открыл глаза и болезненно смотрел то на одного, то на другого, переводил взгляд на окно, на стол, на дверь, на вбитые прямо в стену у двери большие гвозди, на которых вспух целый ворох курток, телогреек, спецовок, бушлатов, на лавку с оцинкованным ведром, опять на людей. И пристально всматривался в них: нет, он не помнил этих русских. И дом, куда его накануне привели на угощение и ночлег, был тоже совсем другой.

Свеженцев еще ближе придвинул к нему лицо.

– Чего, браток, агу, держись, сей же час оживим.

Гриша прибежал, с радостью сообщил:

– Магазин закрыт, так я самогоночки принес.

Бубнов психованно махнул рукой.

– И-эх, идиотия…

– Ничё, ничё, – закивал Свеженцев. – Оформим. – Открыл самогонку, понюхал, чего раньше ни за что не стал бы делать – сразу стал бы пить. – Ничё, ничё… – И заговорил с Гришей сердитыми словами, но голосом совсем не сердитым, а даже мягким, ласковым: – Не стой, как памятник, стакан давай, и ты, Коля, налей воды и чего-нибудь зажрать. Или нет, не воды, а из той банки рассолу.

– Нету больше рассолу, вылили.

– Как – вылили?.. Жаль. Ну, налей воды.

Японец, видя булькающую жидкость, застонал, отвернул лицо к стене.

– Водка – ноу, – убежденно замотал головой Свеженцев. – Ноу водка. Зизис виски. Виски – йес! Инглиш. Шотландыя. Виски из Шотландыя, вери гуд. Надо, браток, надо. Ты не боись. – Он приступил к постели. – А то ведь – мо-оре, моменто мо-ори… Гриш, ну-ка посади его, подержи голову. – И опять ласково, сюсюкая, как с младенцем: – Ты не бойся, залпом ее, родимую, и опять светло станет.

Гриша подсунул под голову японца широкую сильную ладонь, чуть приподнял. Тот не сопротивлялся.

– Пей, буль-буль, – ласково говорил Свеженцев, поднося к его губам стакан с мутной болотной жижей.

Японец, тяжко скашивая глаза, взял стакан холодными пальцами и вдруг спешно, булькая, пуская струи на щеки, стал крупно пить.

– О, – радостно сказал Свеженцев, – видать, не первый раз прижучило.

Японцу дали воды в ковше, он запил, часто задышал, мотнул головой, и Гриша опустил его, затылок его влип в подушку, он закрыл глаза.

– Теперь тщ-щ-щ… – Свеженцев на цыпочках отошел от кровати. – Теперь тщ-щ-щ… – Он первый сел за стол, к початой бутылочке.

Спустя полчаса на УАЗе примчался Сан Саныч с воспаленными, красными глазами.

– Где?! Живой? Целый? – Влетел в дом, увидел отечное, но уже улыбающееся узкоглазое лицо уважительно поднявшегося из-за стола японца и сам в изнеможении опустился на лавку, едва не спихнув ведро. – Что ж ты со мной делаешь, а?.. Я с ног сбился, а он… – Сан Саныч совсем обмяк. – А вы…

– А что мы? Мы делали реанимацию.