Язык Адама: Как люди создали язык, как язык создал людей

То есть Хомский просто-напросто добавляет к проблеме эволюции языка вторую, не менее пугающую, проблему: как появились на свет типично человеческие понятия.

Приведем причину, по которой «не менее пугающая проблема» — это, возможно, преуменьшение.

Мы говорим о естественном отборе генетических вариаций. Но это лишь ярлык, за которым скрываются более сложные процессы, и серьезное упрощение по отношению к ходу эволюции. Генетические вариации естественному отбору не видны. Отбор не может выбирать гены: он выбирает целые организмы, те, которые живут дольше и производят больше потомства. Позволяют ли какие-то гены жить дольше или размножаться больше? Опять-таки воздействие не прямое, потому что только поведение живых организмов, а не гены определяет, как долго они проживут или сколько потомков произведут на свет. Конечно, набор возможностей определяется генами: если гены не произведут крылья, о полетах можно забыть. Тем не менее не гены определяют, какое именно поведение изберет конкретное животное, при том что именно от поведения зависит, выживет ли особь и даст ли потомство. Естественный отбор происходит в реальном мире, через взаимодействие организмов и среды, а не через те события, которые происходят внутри организма.

Но, согласно Хомскому, язык должен был развиться внутри организма прежде, чем он мог бы проявиться вовне.

Ну и ладно, скажете вы. Животные, которые могут думать и планировать будущее, даже если они не способны говорить, смогут жить дольше и размножаться лучше, чем те, которые не думают и планов не строят.

В целом верно. Но как они могли начать думать и планировать будущее, если для этого им сначала нужно развить человеческие понятия и научиться объединять их в сознательно управляемые, конструктивные цепочки мыслей? Сказать, что животные постепенно становились умнее через некоторый процесс с обратной связью, не значит справиться с этой проблемой. Вопрос не в том, становился ли кто-то умнее. Вопрос в прыжке от «функциональной референции» к референции символической, от несоединяемых понятий к понятиям, которые могут сочетаться. Нельзя прийти к этому постепенно. Нет таких понятий — да и ничего другого, что может объединиться на четверть или на 65 %. Вещи либо сочетаются, либо нет.

А что касается «перенастройки мозга», то мозг обычно не перестраивается без причины или просто потому, что ему вдруг этого захотелось. Мозг перенастраивается в той мере, в какой может, потому что вокруг происходят какие-то события, которые позволяют индивидам с перенастроенным мозгом в чем-либо преуспеть по сравнению с остальными.

Так что вопрос теперь выглядит так: что могло повлиять на отбор такого мозга и таких понятий, которые сильно отличались от тех, которые исправно служили всем другим видам с начала времен?

Ответ: ничто не могло.

Понятие — это что-то в сознании. Если оно существует, оно может влиять на поведение. Пока его не было, влиять оно не могло. Естественному отбору доступно лишь поведение. Так что понятия могли быть замечены естественным отбором с того момента, когда они появились, тогда, когда они начали влиять на поведение. Но они не могли появиться без предшествующего эволюционного развития, а этот процесс невозможен без действия естественного отбора.

То есть человеческие понятия не могли развиться сами по себе. Они могли эволюционировать лишь в том случае, если отбор выделял что-то еще: что-то такое, что было заметно естественному отбору. Другими словами, какое-то выраженное поведение, которое приносило бы адаптивное преимущество своим носителям.

Когда я встречаю кого-то, чьи идеи отличаются от моих, я всегда стараюсь их обдумать, понять, почему именно эти, а не другие мысли пришли человеку в голову. Чтобы выяснить, откуда идет Хомский, нужно обратиться к двум аспектам его понимания языка, которые, образно говоря, заставляют его принять определенную точку зрения. Оба аспекта выглядят полезными и, наверное, правильными в том, что касается сегодняшнего языка, проблемы они создают лишь тогда, когда их применяют в вопросах языковой эволюции.

Как мы можем узнать, что мы думаем, пока мы не видим, что мы говорим?

Первый аспект касается существующего в языке баланса между мыслями и коммуникацией.

Хомский всегда подчеркивал, что язык служит системой мышления и структурирования окружающего мира по меньшей мере в той же степени, что и средством коммуникации. Я абсолютно с ним согласен. Давно, в 1990 году, я написал книгу, посвященную способности языка созидать мир, в которой говорилось именно это.

Но я кое-что недооценивал — это недооценил и Хомский — то, в каком большом объеме животные могут мыслить без обладания языком.

Тот факт, что сейчас язык является основным двигателем мысли, не имеет ничего общего с той ролью, в которой он начал свое развитие. Это ошибка первого использования — идея о том, что вещь начинала с той функции, которую она в основном выполняет сегодня.