В свете ницшевского подозрения Спиноза восстал против старого наивного антропоморфизма, чтобы насадить новый, тонкий и менее безобидный. Паук ловит паутиной муху, человек сеткой своих понятий — последнюю истину. Устанавливаемая научным познанием истина устроена не как паутина паука, а как структура самого бытия. Почему так удачно вышло, мало кто по–настоящему задумывается. Наша объективная истина, по Ницше, — такой способ препарировать действительность, который доставляющий массе людей наибольшую пользу.
В отчаянии можно согласиться: это естественно; иначе и не могло быть, ведь человек и его разум возникли из природы, поэтому природа разуму сродни. В таком понимании антропоморфизм — аксиома, которую мы не имеем права даже поставить под вопрос. Человек из природы, поэтому человек познает природу, суть (истина) природы открыта человеку. А муравью? Ему открыта только часть природы, человеку же доступна вся природа в своем существе. Почему? За вопрос на нас могут рассердиться, потому что тогда всё-таки придется спросить, почему наука — познание истины, а не подгонка природы к человеческим требованиям.
Мы уверены: материя дана нам в ощущениях; материя это всё что есть, кроме материи ничего нет; следовательно, всё бытие дано нам так или иначе, в ощущении или в мысли. Т. е. всё устроено под наши ощущения и под нашу мысль. Ксенофан говорил казалось бы не совсем так:
Современность не захотела узнать в Ницше себя. Ницше додумал до конца то, на чем стоит Новое время. В этом додумывании — смысл его подстегивающих «положим», «доведем до крайнего предела» (тот же параграф), «вплоть до бессмыслицы». Он отдал себя вглядыванию в начала, которые скрывало время. Если бы у него не было других причин сойти с ума, можно было расстроиться от того, как его услышали. Одни поняли его как разрешение и проповедь воли к власти, как если бы воля не была и без того уже двигателем новоевропейского предприятия. Другие возмутились безобразной безнравственностью Ницше, который на деле, собственно, не совершил ничего иного, кроме как показал, что такое субъект. Де–картовское «Я сознаю, следовательно, я есть» — это уже план бытия: мир должен быть таким, чтобы я мог им владеть в моем сознании. Ницше увидел тайную волю к власти в методе Декарта, в хватке новоевропейской науки и пригласил посмотреть, чт