Язык философии

Безусловное другое трансценденции следовало бы представлять — если представление тут вообще возможно — не как беспредельное пространство за пределами земных границ, а как саму черту, непостижимым образом расщепившуюся и впустившую нас в себя, в свое пространственное ничто. Вообразим в меру сил, что ничто черты раздвинулось. Там, внутри будет уже не снова некое пространство между чертами, а во всём — всё та же черта. Другое трансценденции не однократно другое, не смена, а другое всегда, непрестанное обновление.

Как могло случиться, что мы привычно понимаем трансценденцию, существо черты, как то, что снова за чертой, и хуже — как нечто уже лишившееся права даже на ту ограниченную долю разнообразящей перемены, в которой вся заманчивость здешнего мира? Он приемлем постольку, поскольку не впал в энтропию, — а трансценденции мы отказываем в пестроте, видя там безграничную монотонность?

Вся трансценденция в своей сути есть черта, чье передвижное присутствие в нашем мире придает земному существованию остроту. Другое такое, какое мы знаем по опыту черты: в принципе неуловимое, отличное от самого себя. Настоящая проблема человека, выбравшегося из платоновской пещеры, не в том чтобы привыкнуть к блеску дня — такое после упражнения стало бы всё‑таки возможно, — а в том что Солнце там ослепляет каждый раз заново. Оно в себе такое, что с ним невозможно освоиться. Оно другое не один раз по отношению к бледным теням, а всегда. «Солнце каждый день новое» (Гераклит, фр. 6). Аристотель, цитирующий это место Гераклита, уточняет: «Солнце вечно новое постоянно», ἀεὶ νέος συνεχῶς. В другом всё другое не только по отношению к бедной пестроте нашего мира, который разнообразно расчерчен чертой словно для того чтобы скрыть, что в конечном счете он везде один и тот же, а другое по существу, другое вечно.

Вечность по–гречески эон, слово того же корня, что наше юный. По–гречески юный — νέος: новый и молодой одновременно. Вечно то, что ново в смысле юности. Хочется сказать: вечное это то, что всегда ново. Однако это последнее выражение — ловушка, попав в которую мы уже не сумеем понять вечность. Всегда — по–гречески ἀεί, т. е. опять же вечно. Всегда ново — всё равно что вечно ново.

Что такое вечное? Занимающее всё время? Но говорят: время — образ вечности. Если так, мы не можем сказать, что вечное — это занимающее всё время: прообраз не определяется своим изображением. Скорее время определяется из вечности. Каким образом время получает себя от вечности? Оно отрезок вечности? Но вечное ни в своей бесконечности, ни в своей новой юности не может делиться. Вечность присутствует во времени не отчасти. Новость как существо вечности составляет существо времени. Время есть там, где новое отграничилось от старого. Или новое и есть сама временная граница? Во всяком случае, время по своему существу есть присутствие вечного: нового. Время получается оттого, что есть — дано и дается — небывалое. Вовсе не так, что если есть время, будет и событие. Скорее наоборот. Мы говорим: время тянется, а ничего не происходит. Мы можем еще сказать: время остановилось. Или: безвременье. Биологически мы живы, но времени нет. Сейчас много говорят о конце истории. Она иссякла не потому, что прервались причинно–следственные цепи — все тянутся, — но потому, что в век планетарной техники, в век постава новое событие стало невозможным. Будущее колонизировано планированием, в нем может произойти только запрограммированное или подлежащее программированию. Запрограммированное не событие, как и незапрограммированное — тоже не событие, а повод расширить сферу знания и планирования. Событие тогда в принципе исключено. То, что раньше было событием, стало теперь частью, проблемой или задачей постава. Для всего небывалого в принципе заранее есть или должны быть готовы способы обращения с ним. Новое стало очередным. В очередном вечность как безусловная новизна скрыта. Когда нет события с его новым — не еще одним, а другим, — история окончилась.

Мы говорим: у нас нет времени, мы заняты. Чем мы заняты? Разным. Но мы никогда не заняты новым, юным. Мы заняты всегда очередным. Нельзя сказать: у меня нет времени, потому что я занят новым. Новым мы не занимаемся: новым мы бываем захвачены. И именно потому, что, занятые, мы не можем допустить для себя и до себя ничего нового, у нас и в нас нет времени. Время есть только там, где есть новое. Мы заняты — обманывающее выражение. На самом деле нас никто не захватил и ничто не захватило, заняли мы на самом деле и продолжаем занимать сами себя. Совсем другое начинается, когда мы по–настоящему захвачены. Захватить может только новое. Когда мы захвачены событием — а ничто другое нас не захватит, — мы никогда не говорим и нам не придет на ум сказать что у нас нет времени. У захваченного — увлеченного — как раз оказывается время. «У дня обнаруживается сотня карманов, если имеешь что вложить» (Ницше).