Язык философии

Гераклит не сказал, что рядом с вещами, помимо вещей есть огонь, например далеко от остывшей земли, в небе. Он сказал, что вещи обмениваются на огонь как на золото (фр. 30 и 90). У вещей есть золотое обеспечение. Огонь ἀείζῳον, вечно живой. Стало быть, нет такого времени, когда огня нет. Значит, пункт обмена не там и тогда, а здесь и теперь. Обмениваются все вещи. Обмен начинается с ближайшего: с обмена зрения на другое.

Разве человек недостаточно зорок? Он много видел, много познал и не перестал еще познавать тем зрением, которое у него есть, не всё досмотрел, что можно им увидеть. Почему обычное зрение не годится философу? с какой стати Гераклит думает, что мнение — падучая болезнь? кто диктует, кто сказал, что теперешнего зрения человеку мало?

Сказала правящая молния. Вернее, не сказала, а слепит как солнце, и тем, что выводит зрение из строя, на самом деле обличает его. Ослепляя, она требует от человека другого зрения. Которого у него нет? Или оно неким образом у него всегда уже было и сейчас есть? Видит ли человек правящую молнию? может ли быть такое, чтобы он не видел самое ослепительное, всё определяющее? Может. Так в эпилептическом припадке больной ничего не воспринимает; так мертвый перестает ощущать. Надо проснуться, выздороветь, ожить. Трудность в том, что просыпаться надо от того, что человек принимает за бодрость, выздоравливать от того, что считает здоровьем, оживать от того, что кажется полной жизнью. Молния не еще более полная, а другая жизнь. Войти в безусловно другое так же трудно, как проникнуть внутрь черты, одномерной границы. Это в собственном смысле слова невозможно, как проникнуть внутрь того, что лишено пространства. Там нет места, где поместиться. Пробраться внутрь черты способно только то, что само стало чертой. Увидеть молнию можно только через нее же. Существо молнии в том, что она делает всё вдруг видимым и отчетливым. Чтобы увидеть ее, насколько ее можно увидеть, надо ее сказать, изъяснить, воспроизвести собой. Молния требует от человека невозможного, превосхождения самого себя, выхода за свои пределы. Правящая молния ждет от человека шага навстречу себе через не могу.

В этом смысле более поздний философ говорил, что человек есть то, что должно быть преодолено. Человека, homo, римляне понимали через humus, землю, почву. Греки понимали его примерно так же. Прометей вылепил его из глины или же люди возникли из камней. Тело человека земляное, каменное, глинистое, и его надо в непрестанном труде перекапывать. Человек сам по себе как бы только на то и годен, чтобы себя раскапывать. Гераклит имел право сказать: «Я докопался, доискался до самого себя» (фр. 101 ἐδιζησάμην). Раскапывая, человек видит в своей глине мертвеца, живой труп, и, похоже, о безжалостности к мертвому в себе говорит фр. 96: «Трупы подлежат выбрасыванию в большей мере, чем нечистоты». То же слово δίζημαι, что во фр. 101 сказано о докапывании до самого себя, во фр. 22 относится к исканию золота. «Ищущие золота перекапывают много земли и находят его мало». Но если бы не перекапывали, много и неустанно, то и совсем бы не нашли. Во всяком случае, есть для чего искать. У Макробия говорится, что Гераклит называл душу искоркой звездной природы (А 15).

Как же так? Все вещи обмениваются на огонь, мир имеет обеспечение в золотой валюте, и только человек, лучшее, способнейшее, разумнейшее из всех существ, не имеет? Почему он земля, подлежащая перелопачиванию, глина, камень, тлен, кладбище мертвецов, которых надо выбрасывать дальше чем нечистоты? почему человек, как все вещи, не обеспечен золотом? Но дело в том, что человек среди всех вещей как раз не встречается. Он всегда то, до чего надо доискаться; он задание самому себе. В нем надо разобраться, разобрать его за нагромождением вещества, раскопать.

Нам могут возразить: напротив, никогда не надо копаться в себе. Это болезненное занятие невротиков.