Язык Города

Но к чему же так много примеров — не насмешка ли это? Нет... Представьте себе город, в котором каждый второй говорит с акцентом, каждый третий ошибается в произношении, каждый четвертый не имеет понятия о литературной норме, каждый пятый... Но довольно. Представьте себе это и поймете, почему возникла настоятельная потребность в такой разговорной русской речи, которая бы устроила всех. И при этом, если устная речь так уж несводима к общему знаменателю, не равняться ли на письмо: говорить, как пишут?..

Немецкое воспитание в немецком слове, которое проходит столичная интеллигенция XIX в., сказывается во всем, и все оттого, что «одни немцы хорошо нас поняли и оттого, если Бог попустит, долго будут они у нас первенствовать», — меланхолично замечает один из чиновников империи, Ф. Ф. Вигель.

Устойчивое неприятие всего «немецкого» (т. е. иноземного), свойственное русскому крестьянину с давних времен, в среде городских ремесленников постепенно сменялось уважением к работящим мастерам. Немец в Петербурге 90-х годов XIX в. — «это все то, что умнее нас и лучше умеет вести дело», — не без назидательности писал Н. В. Шелгунов и тут же добавлял: «Но, увы, во мне еще много немецкого, этой убийственной казенщины — системы». Таково противоречие, которое встречается в истолковании «немецкого»: слишком педантичное, рассудительное, чрезмерно рационалистическое. Несовместимость «русского» и «немецкого» обусловили и характер взаимного влияния языков в городской среде: заимствуются только термины, и притом прежде всего — у чиновников, среди которых было много немцев.

Тем не менее и «педантизм» немецкой речи оказал свое воздействие на возникавшее петербургское просторечие. Более того, как ни странно, именно образованные русские немцы говорили «самым правильным», почти безупречным русским языком. Н. И. Греч, сам немец, за великую похвалу почитал слова: «Слог повествовательный и разговорный в сем романе плавен и опрятен, язык чист и правилен». Такой правильный русский язык — особая примета петербургских немцев. Вот и Штольц говорил по-русски исключительно верно, в отличие от друга своего Обломова. В одной из повестей тех же лет говорится прямо: Доктор был из русских немцев, а потому говорил по-русски лучше, чем русские. В этом ироническом замечании содержится важный факт: в столице владеть русским языком значило войти в русскую среду. Правда, слишком правильный русский язык медленно угасал, лишенный живительной силы народной речи. Не случайно слишком чисто все было и в «Русской грамматике» Греча, слишком ровно, как ровные петербургские проспекты, разделенные на немецкий манер.

И для низших слоев жителей города встреча с немецким языком не прошла даром. В наследство нам достались многие слова, и по звучанию и по смыслу уже почти русские. Роздых — чем не русское слово? Не русское, это переосмысление немецкого слова Rasttag 'день отдыха' из речи солдат Петровской эпохи. Противень — звучит по-русски, но оно из немецкого слова Bratpfanne 'сковорода'.

Интересный случай. Работал старый питерский мастер во дворе рубанком. Окружили его малыши и стали спрашивать, что он делает и что у него за инструмент? А одна девочка по-своему стала объяснять и сказала, что это не рубанок, а струганок. А, возможно, она права! Ведь и правда, мы же не рубим рубанком, а стругаем, да и отходы от работы называем стружкой... Рубанок, как и многие инструменты, какими мы владеем сегодня, пришел к нам еще в XVII в. от немцев, и слово это немецкое — Raubank. Чтобы было понятнее, дети связывают термин с глаголом по смыслу — струганок от стругать. Для сознания, особенно детского, которое только еще формируется под влиянием новых слов, всегда кажется необходимым соотнести слова друг с другом, чтобы понять одно через другое.

Любопытно, на что обратили внимание русские мастеровые: на инструмент, на технику изготовления, а не на продукты такого дела. Дайте нам научиться, а то, что мы сделаем, сами русскими словами и назовем!

И вот что заметим: исчезали, постоянно сменяя друг друга, не самые важные иностранные слова, а как раз разговорные речения, столь нужные в быту. Словно мелкие волны, набегают на нас подобные бытовые чужеземные выражения, но отступают перед монолитной массой собственно русских слов разговорной речи. В ней душа человека, чувства его. Эту фразу не нужно обдумывать, это речь для себя, для близких. Потому и ушло так много из нашей речи немецких слов, что были они бытовыми словами старого Петербурга.

Имелось, разумеется, и различие в отношении к немецким словам. Князь скажет фриштик, рабочий люд, забегая в трактир, — уже совершенно по-русски: фръг штык. Настолько широко употреблялось слово, таким оно было петербургским (как считал и Ф. М. Достоевский), что теперь непонятно даже, почему оно все же исчезло. Теперь мы говорим просто: завтрак.