Язык и этническая идентичность. Урумы и румеи Приазовья

Румеями смешанность языка оценивается однозначно отрицательно, тогда как урумы вкладывают в эту характеристику разные смыслы. С одной стороны, смешение они оценивают негативно: во-первых, сам по себе греко-татарский язык воспринимается как результат смешения; кроме того, влияние русского языка и проникновение славянской лексики делают язык смешанным.

«Говорили, что „бригадирский язык“, говорили, что потому что и русские слова есть. Наверное, бригадиры, когда говорили, и русские слова мешали, и греческие» (МКЗ, урумка, 1922, Гранитное).

В то же время смешанность идиома позволяет информантам уйти от однозначных сопоставлений с каким-то языком – новогреческим, татарским, турецким и пр.; одним из способов служит перечисление многих «похожих» на греческий язык идиомов (азербайджанского, казахского, татарского, гагаузского и пр.).

Урумский язык как результат смешения разных тюркских, а в отдельных случаях и эллинского[96] языков обладает, в глазах некоторых информантов, сомнительным статусом «смеси», «неисконного» или «недревнего» идиома, однако представляет собой самостоятельный язык, несводимый полностью ни к какому другому и не являющийся диалектом одного литературного языка. Для урумов важно осознавать свой идиом как особый вариант, и они часто описывают греческий язык, отвлекаясь от возможных генетических параллелей, известных им: «Кто его знает, кто нашел, кто сотворил наш греческий вот язык? Мы разговариваем по-своему. Мы разговариваем так; по-нашему – чуть покартавее – разговаривают мангушанские. Старобешевские по-нашему разговаривают, Малая Каранъ. Дырдуба, это село по-нашему разговаривает. Наших дедов деды жили в том Крыме, а до того Крыма не знаю, где они жили» (АНФ, урумка, 1926, Старый Крым).

Информант АНФ, называя урумский только «наш язык», отказывается от идеи укорененности идиома, его истории, генетических связей и номинаций во имя идеи обособленности своего языка, манифестирующего сообщество.

Твердый – мягкий язык

Урумы, как и румеи, используют противопоставление твердых и мягких идиомов и принимают определение своего языка как твердого по сравнению с румейским. Если для румеев эта оппозиция применяется, прежде всего, в сопоставлении локальных вариантов румейского, то для урумов различие вариантов языка в разных поселках менее актуально; они также используют эту оппозицию для описания соотношения новогреческого (как наиболее мягкого), румейского (тоже мягкого) и – иногда – урумского (как твердого и грубого). Наиболее престижными и красивыми вариантами оказываются более мягкие; мягкие варианты румейского ближе к новогреческому.

Урумы упоминают эти признаки идиома применительно к румейскому и в отдельных случаях указывают, что оценка исходит от румеев: «Они считают, что у нас язык грубее ихнего, мы больше рекаем, „р“. На „р“ ударение. А мы, нам не нравится, что они – как? – лелекают, калёмерес[97] – это как „добрый день“ или что» (ВВТ, урумка, 1938, Старый Крым).

Гораздо чаще урумы отмечают мягкое произношение румеями звуков русского языка. В этом случае мягкость рассматривается не как относительно престижная характеристика, сближающая румейский с новогреческим языком, а как акцент, разновидность неполного владения нормами другого престижного языка, русского.

Одна информантка даже противопоставила мягкость звучания речи румеев нежному, то есть более грамотному, произношению урумов (ср. уже приводившееся в главе 5 высказывание о румейском языке и оценку собственного идиома: «Они как-то вот „эль“ мягко говорят, а мы нет. Я вчера как раз вспоминала… Фестивали проводили, и вот Саул, фамилия Саул, рассказывал стихотворение: „Я волъком би вигризъ бюрократизм // К мандатам почтения нету…“ Ну, смеяться нехорошо, это просто ихний говор такой вот был…» (ДВФ, урумка, 1929, Гранитное).