Язык, который ненавидит

Дальнейшее совершенствование языка характеризуется появлением новых частей речи – прилагательных, наречий и пр. – дополнительно, с разных сторон рисующих то основное, что дано существительными и глаголами. И чем язык многозначней и богаче оттенками, тем многочисленней в нем черты обсерватизма, наблюдения за миром, а не активного действия в мире. Язык перегружается прилагательными, числительными, наречиями, зоркость наблюдения в нем преодолевает энергию действия. Сколько помню, Паустовский заметил, что одно прилагательное к существительному может позволить себе каждый, два допустимы у таланта, а три разрешит себе только гений. У многих, отнюдь не гениев, речь перегружается прилагательными до того, что превращается в нечто тягучее и трудно воспринимаемое. Еще в «Литературных мечтаниях» В. Белинский иронизировал над мастерами необъятных предложений и аршинных периодов.

Вероятно, поэтому в литературе ныне типична тяга к краткой и энергичной речи, то есть оперированию, как в старых формах языка, в основном существительными и глаголами. Еще Пушкин отдавал им предпочтение перед прилагательными, как, например, в стихах:

Пришел и ослабел, и лег
Под своды шалаша на лыки.
И умер бедный раб у ног
Непобедимого владыки.

либо:

Была пора. Наш праздник молодой
Сиял, гремел и розами венчался
И с песнями бокалов звон мешался…

Еще ясней у Пастернака:

Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте;
До сущности прошедших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.
О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти…

Я как-то подсчитывал, что у Пушкина преобладание глаголов над прилагательными росло год от года при совершенствовании его мастерства. А у такого современного мастера речи, как Хэмингуэй, на одно прилагательное – это легко проверить – приходится 10-12 глаголов. Еще меньше прилагательных у нашего Симонова – подобный языковый пуризм у него создает явную сухость речи.

Возвращаясь к блатному жаргону, добавлю, что почти телеграфный по «служебной» сжатости и выпуклости, он структурно имеет истоки в нашем собственном изначально-примитивном языке, старательно выделявшем в речи только предметы и действия с ними. Он в этом отношении просто гиперболизирует энергичный примитивизм древних форм. Интеллектуальная бедность роднит его с давно преодоленными способами речи. И, соответственно, – обилием существительных и глаголов – сближает с наиболее модными примитизированными словарями современных писателей. Разница – в интеллектуальной высоте лишь структурно, а не семантически схожих способов изъяснения фактов и мыслей.

Что же до того, что он весь пропитан недоброжелательством, недоверием к людям и издевательством над ними, то это, как я уже указал, прямая функция ремесла, основанного на вражде, злобе и наглом использовании чужих просчетов. Добавлю, что и в любом примитивном человеческом обществе, отнюдь даже не в воровском, но просто атомизированном на самостоятельно живущие группки, на соседствующих, но отнюдь не дружественных хозяйчиков, язык, при помощи которого общались, показывал не взаимную любовь, а взаимное недоверие, подозрительность, прямую вражду. Латинское «Человек человеку волк» в сущности не острота, не парадокс, а трезвое констатирование общественной реальности. Наше речение: «У соседа пала лошадь. Ну, что мне в этом? А все же приятно!» – из того же порядка моральных характеристик самого общества.

Много лет назад я заинтересовался – как словарное богатство языка рисует нравственный уровень общества, создававшего этот язык? Чего в языке больше – хвалы или ругни? На чем акцентировали свое внимание «звонкие забулдыги-подмастерья народа-языкотворца», выражаясь прекрасной формулой Маяковского. На открывавшихся повсюду совершенствах соседей или на их отдельных недостатках? Я тогда наскоро набросал список ругательных характеристик и характеристик хвалебных – и был поражен открывшейся мне картиной нравственного облика «Народа-языкотворца». Ни в коем случае не претендуя на полноту и не выстраивая слова строго по алфавиту и семантическому ранжиру, привожу эти два наскоро составленных списка.

Ругня

Авантюрист Вор Забулдыга

Алкаш Враль Задница

Аллилуйщик Врун Зазнайка

Арап Выскочка Зануда

Архаровец Вшивка Засранец

Аферист Зверюга

Гад

Байбак Гадина Идиот

Балбес Гнусь

Бандит Говнюк Кат

Бездарь Головешка Кацап

Бездельник с мозгами Костолом

Бздюк Грязнуха Кретин

Бесноватый Гундосый Курносик

Бирюк Дебил Кусочник

Болван

Болтун Дегенерат

Бормотун Дерьмюк Лапацон

Босяк Дрянцо Ленивец

Брехун Дрянь Лентяй

Бука Дурак Лизоблюд

Бурдюк Дурило Лизун

Ловкач

Живоглот Лопух

Вонючка Живодер Лжец