Язык мой - друг мой

Приведу один пример, относящийся к началу 80-х годов. Дело было в Женеве, где Громыко вел переговоры с очередным госсекретарем Соединенных Штатов. Беседа длилась долго, часа четыре. Громыко начал уставать: наверное, возраст брал свое. Андрей Андреевич не выдерживал уже тех нагрузок, которые раньше переносил с поразительной легкостью. Сейчас я думаю, что, может быть, причина была в том, что во время зарубежных поездок он практически не отдыхал. А работал Громыко сверх всякой меры. Мог, например, находясь на сессии Генассамблеи ООН в Нью-Йорке, принимать до десяти министров в день. И с каждым проводил примерно по часу, а то и больше. Он вообще трудился по двенадцать — четырнадцать часов в сутки, не считая званых завтраков или обедов, что, надо сказать, тоже было работой.

Итак, рабочий день переговоров в Женеве подходил к концу. Диалог велся на американской территории, иначе говоря, в представительстве США. Как это часто бывало, у нас с американцами нашла коса на камень: они выдвигали условия, для нас совершенно неприемлемые. Переговоры закружились на одном месте. Наши предложения натыкались на возражения американцев, встречные — не устраивали нас. Громыко, по всей вероятности, уже решил, что на этот раз с американцами каши не сваришь, ни к каким соглашениям не придешь. А между тем надо было согласовать исходные позиции, без которых дальнейшие переговоры просто не могли состояться.

Необходимо отметить, что Андрей Андреевич любил рубленые, четкие формулировки. Почти все беседы он заканчивал примерно одинаково: «Так вот. Подвожу итоги. Могу ли я, вернувшись домой, доложить советскому руководству и лично товарищу Брежневу, что американская сторона согласна…» И дальше он нашими кондовыми «партийными» фразами излагал то, к чему, по его мнению, стороны пришли в результате переговоров.

Для человека непривычного такой язык был очень труден для восприятия. Зачастую, как и в каком-нибудь постановлении советского партийного руководства, в сказанном практически невозможно было выявить рациональное зерно. Громыко прекрасно это понимал и специально вовсю использовал подобные формулировки. Само собой разумеется, в своих, то есть в советских, интересах. Он не передергивал факты, но излагал их с некоторым креном в сторону нашей позиции.

Более опытные, уже успевшие привыкнуть к тактике Громыко госсекретари обычно начинали отвечать примерно так: «В общем, да, однако…» И если не возражали напрямую, то излагали дипломатически тонко вариант собственной позиции. А Громыко, в свою очередь, просто припирал их к стене, старался избавиться от всех нюансов и свести неопределенную позицию к совершенно четкой формулировке. Он как бы обрубал, обстругивал их позицию, так что оставался один только остов. И настаивал на том, чтобы этот «остов» был принят в качестве итоговой договоренности. К его чести надо сказать, что чаще всего ему это удавалось.

В такие моменты Андрей Андреевич бывал удовлетворенным. У него появлялась уверенность, что даже кремлевские старцы все поймут, когда он будет докладывать об успешных итогах переговоров на заседании Политбюро.

Как я уже говорил, переговоры в Женеве шли туго и Громыко, по-моему, убедил себя в том, что американцы уступать не намерены. И вдруг часа через четыре мне и другим членам советской делегации после очередного изложения американцами своей позиции стало ясно, что они перешли на запасной вариант — очень незаметно сделали небольшой шаг к сближению наших позиций. Его даже нельзя было назвать уступкой. Это такой типичный дипломатический нюанс — делается какой-то маленький шажок вперед, небольшая подвижка, которые могут в итоге сломить ход переговоров, зашедших в тупик, или несколько ослабить узел противоречий. Словом, мне показалось, что путь к началу нового, более продуктивного этапа переговоров открыт. Но Громыко, по всей видимости, пропустил этот момент, не уловил послабления в позиции оппонентов. Он продолжал в своей манере:

— Значит, я должен буду, вернувшись в Москву, доложить советскому руководству и лично товарищу Брежневу, что американская сторона отказывается от наших предложений. Следовательно, никаких переговоров не будет, — услышал я знакомую фразу.

Госсекретарь занервничал. Начал снова излагать американскую позицию. Но Андрей Андреевич не сдавался.

— Вы по-прежнему говорите одно и то же, — напирал он.

Следует отметить еще одно: Громыко, зная английский, часто не требовал перевода. Так было и на этот раз, что, видимо, также помешало ему уловить маленькую подвижку в позиции американцев. Пришлось наклониться к нему и тихо сказать:

— Андрей Андреевич, может быть, вы заслушаете перевод?

В ответ он сердито буркнул:

— Да не нужен мне никакой перевод, все и так ясно!

Настаивать, понятно, я не мог. Спас положение Георгий Маркович Корниенко, первый заместитель министра, опытнейший дипломат. Увидев выражение моего лица, он шепнул Громыко:

— Давайте сделаем перерыв на десять минут.

Тот нехотя согласился. У американцев прямо-таки вырвался вздох облегчения.