Язык огня

Коре с невероятной силой подбросило в воздух, и он медленно парил. Все зрители ахнули. Никто никогда так далеко не прыгал. А он все парил, и комбинезон натянулся тугим парусом над спиной, все затаили дыхание, и вот лыжи ударились о заледенелый посадочный склон, и в ту же секунду хрупкое ликование пронзило ледяной вечер. Он приземлился в целости, но сразу вслед за этим перевернулся. Падение не было страшным, но в тот вечер он уже больше не прыгал. Сидел в сугробе, держась за лодыжку.

На следующий день он не пошел в школу. Была пятница. Но и в понедельник лучше ему не стало. Наоборот, у него поднялась температура. Через несколько дней они с Юханной отправились к врачу, который принимал с одиннадцати до четырех прямо напротив дома Кнюта Фригста в Браннсволле. Это был доктор Русенволл с мягким, но уклончивым взглядом, который терялся за стеклами очков. Он констатировал, что Коре получил травму, которая не хотела зарастать. Из раны текла блестящая зловонная жидкость, и в данный момент ничего нельзя было сделать. Надо было подождать и понаблюдать. Юханна нарвала тонкие куски материи, которые обмакивала в уксус и прикладывала к ране. Это называлось «трещина в кости». Позже оказалось, что травма намного серьезнее, но термин, обозначающий диагноз, никто не осмеливался произнести. Коре было тогда четырнадцать, он собирался продолжить обучение после обязательной семилетней школы, и никто не произносил страшного слова. Русенволл пришел домой к Улаву и Юханне, в белый домик рядом с дорогой. Было позднее лето, вишня в саду согнулась от темно-красных ягод, и черный автомобиль остановился во дворе между домом и амбаром. Русенволл спокойно поднялся по лестнице, зашел в комнату, где мальчик лежал на кровати. Закрыл за собой дверь и долго находился внутри. Когда он вышел, взгляд был по-прежнему мягким, но уже не таким уклончивым.

Через несколько дней было решено ампутировать ногу чуть повыше колена. Левую. Слишком долго ждали.

Короче.

Ногу списали, как говорили, и через несколько недель Коре ковылял по двору, на крыльцо и оттуда на кухню.

Ему пришлось учиться ходить на костылях. Всему надо было учиться с самого начала, и он отставал от класса на год. Всю оставшуюся жизнь ему пришлось бы догонять, и это отставание словно подтолкнуло его к освоению, казалось бы, невозможного. Он заново научился ходить, научился ездить на велосипеде с одной ногой, даже водить мопед. Казалось, больше нет ничего невозможного. Оста рассказывала, что Коре жил у нее и ее мужа Сигурда, учась дополнительный год в школе в Лаувланнсмуэне. Ему, как и всем остальным, надо было добираться до школы. Было это, по-видимому, зимой 1958 года, уже после того, как списали ногу, и жить там было легче, чем дома в Ватнели. Из дома до школы больше семи километров. У Улава с Юханной не было машины, а от дома Осты всего несколько сот метров до школы. Он спал на чердаке, рассказывала она, в комнате окнами на запад, и они добавляли дров в печку, чтобы у него было тепло. Ее лицо просияло, когда всплыли эти туманные воспоминания. Она вспоминала, казалось бы, уже давно забытые, мелкие, незначительные подробности, которые, как она думала, мне неинтересны. Она смотрела перед собой, а события пятидесятилетней давности светились, как кадры кинопленки на экране где-то посреди комнаты. Она рассказывала, как переживала всякий раз, когда он спускался по крутой лестнице на своих костылях. Крутая лестница без перил, и Коре идет, раскачиваясь при каждом шаге. Но каждый раз все хорошо заканчивалось, и постепенно он стал мастерски управляться с костылями. Он ковылял на них и пел, вспоминала она. По вечерам он спускался с чердака и при этом пел так, что все звенело. Ей казалось, песня была о любви. Да, о любви. Она не помнила самой песни, та была на английском, она помнила только слово darling.

— Он был таким светлым, — сказала она, будто фильм перед ней окончился.

— Это как? — спросил я.

— Такой светлый, легкий. Ну как сказать? Мне не найти другого слова. Такой светлый-светлый.

Потом мы заговорили о Юханне. Она превратилась в женщину, которая никогда не смеется, но и не плачет. За ней следовала большая мрачная тень. Или она сама стала этой тенью. Казалось, даже птицы замолкали, когда она приходила. Через семь лет после смерти Коре Оста спросила, стало ли ей легче.

Ответ был — нет.

Она все еще ходила и собирала разбросанные куски.