Язык, онтология и реализм

Возьмем высказывание «Джон испытывает боль». Смысл этого высказывания задается условиями его истинности. Согласно реалисту, человек, произносящий это предложение, знает условия его истинности, поскольку он знает, что с Джоном должно происходить то же самое, что происходит с ним, когда он испытывает боль. Более того, это высказывание, сделанное конкретным человеком в конкретный момент времени, является определенно истинным или ложным, поскольку с Джоном или происходит или не происходит то, что происходит с рассматриваемым нами конкретным человеком, когда он испытывает боль. Это означает, что это высказывание может быть истинным, даже если у этого человека нет возможности установить его истинность, поскольку Джон, к примеру, или парализован (и, стало быть, лишен возможности показать, что он испытывает боль), или ведет себя стоически, или очень искусно притворяется. В результате смысл высказывания не задается в терминах свидетельств, которые человек может иметь в пользу его истинности или ложности. Бихевиорист же, напротив, считает, что истинность высказывания «Джон испытывает боль» приравнивается наличию соответствующего поведения со стороны Джона, которое и служит свидетельством в ее пользу. Но поскольку бихевиористское отождествление боли и болевого поведения опровергается возможностью подавления человеком инстинктивной реакции или возможностью притворства, многие склоняются к выводу о том, что в отношении подобных высказываний нельзя не принять реалистической интерпретации. Для Даммита это слишком поспешный вывод, так как реализму можно противопоставить и иную, небихевиористскую, антиреалистическую позицию. Эту позицию он находит у позднего Витгенштейна, который, по его мнению, продемонстрировал несостоятельность как реализма, так и бихевиоризма в отношении приписываний боли. Для Витгенштейна в случае таких высказываний, как «Джон испытывает боль», нельзя дать нетривиального ответа на вопрос, что делает подобное высказывание истинным, когда оно истинно, т. е. редукционистское объяснение здесь неуместно. Поэтому требуется объяснить, что должен знать человек, чтобы понимать подобное высказывание. Как показал Витгенштейн, считает Даммит, это знание не может состоять в способности непосредственно распознавать условия его истинности; оно имеет отношение к тем основаниям, которые позволяют нам делать аналогичные высказывания, а потому включает знание того, что болевое поведение или наличие болезненных стимулов обычно являются достаточным основанием для приписываний боли, которое, впрочем, может быть оспорено в случае притворства с его последующим разоблачением, а также оно включает знание признаков подавления естественных проявлений боли и пределов, в которых это подавление возможно; знание имеющейся связи между болью и телесными условиями и многое другое. По мнению Даммита, «знание этих и подобных им вещей и составляет знание значения высказывания „Джон испытывает боль“, и для того, кто это знает, не нужно более информативного ответа на вопрос, что делает это высказывание истинным, чем ответ: то, что Джон испытывает боль» [Dummett, 1978, p. xxxv]. Когда же все, что известно человеку по поводу приписываний боли, не дает ему оснований, чтобы приписать боль Джону в какой-то конкретной ситуации, то в этом случае у данного высказывания просто нет истинностного значения. В таком, небихевиористском и нередукционистском, виде, считает Даммит, антиреализм является намного более серьезной и основательной оппозицией реализму в отношении приписываний боли.

Этот подход можно распространить на другие споры между реалистами и их противниками и таким образом сформулировать более жизнеспособные варианты антиреализма, поскольку «далеко не просто опровергнуть антиреалистические аргументы, когда они освобождены от их редукционистского облачения» [Dummett, 1996, p. 471]. Вообще-то, как признается Даммит, идею нередукционисткого антиреализма подсказал ему интуиционизм, который стал для него «прототипом оправданного варианта антиреализма во всех других случаях» [Dummett, 1996, p. 470]. В связи с этим хочется отметить интересную тенденцию в исследованиях Даммита по природе реализма. Если вначале он ставил перед собой задачу провести сравнительное изучение действительных споров между реалистами и их противниками, хотя даже на этом этапе его изыскания носили не столько историко-философский, сколько концептуальный характер, то в дальнейшем они почти полностью утратили связь с историческими реалиями, и, как иронично заметил М. Лаукс, «реалист и антиреалист стали чем-то вроде философских архетипов, чьи взгляды Даммит волен постулировать» [Louх, 2005, p. 637]. Как мы увидим, для этой иронии есть немало оснований.