Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования

Представим себе, что нам дан некий предмет, который мы имеем возможность наблюдать только сквозь прозрачную, но крайне неровную и неоднородную, мозаично раздробленную преграду. Эта преграда-медиум составлена из бесчисленных осколков разной формы и толщины, разной степени прозрачности и шероховатости, совмещаемых друг с другом под различными углами, в разных взаимных наложениях. Наблюдаемый сквозь такой медиум, наш предмет принимает «кубистически» раздробленные, многомерные, зыблющиеся очертания; эти очертания к тому же меняются при малейшем нашем движении, поскольку каждый раз смещается причудливое сочетание углов между различными осколками, сквозь которые мы смотрим, и при малейшей смене освещения. Путем многих проб, многих более или менее удачных опытов мы научаемся так манипулировать нашим положением в пространстве, углом зрения, эффектами освещения, чтобы предстающий нам образ предмета каждый раз принимал очертания, приблизительно соответствующие нашим ожиданиям. Конечно, при таком способе работы с предметом нам никогда не удастся ни полностью учесть, ни полностью взять под контроль все бесчисленные «побочные эффекты», возникающие при такого рода манипуляциях; но этого и не требуется для того, чтобы, опираясь на интуицию и опыт, научиться достигать удовлетворительных, а иногда и чрезвычайно выразительных и эффектных результатов.

Во всех этих манипуляциях мы исходим из представления о нашем предмете как о некоем целом — но таком целом, которое дано нам только в бесконечных раздроблениях и пере группировках. Мы принимаем предмет таким, каким он нам предстает в той среде, в которой мы его воспринимаем, а не таким, каким он мог бы оказаться «сам по себе», если бы этой среды не существовало. Более того, все бесчисленные манипуляции с образом предмета, вся эта игра, никогда полностью не контролируемая, но вместе с тем не знающая пределов виртуозности и выразительности, оказывается возможной только в силу нашего принятия этих условий существования предмета, во всей их разнородности и раздробленности.

Вопрос о том, каковы очертания предмета «на самом деле», в отвлечении от среды, в которой он нам является, может и должен возбудить наше интеллектуальное любопытство. Чтобы ответить на него, нам придется разрабатывать все более изощренные аналитические процедуры, позволяющие учесть и скорректировать различные аберрации, исходящие от передающей среды, и соответственно строить все более остроумную «модель» предмета, очищенную от этих аберраций. В идеале все аберрации должны быть учтены, так что все метаморфозы образа, в котором нам является предмет, будут выводиться закономерно из его имманентной модели. Но этот идеал все время ускользает; чем более подробно нам удается описать фактуру тех или иных осколков, тем больше открывается новых вопросов о том, какие эффекты могут возникать при тех или иных соотнесениях этих осколков и как эффект каждого такого соотнесения изменяется в соположении с другими факторами, и так до бесконечности; каждый полученный ответ открывает новые вопросы, и конечный результат отодвигается в неопределенное будущее.

Однако в своем интуитивном обращении с предметом мы действуем по-иному. Для этой цели нам необходима не идеальная модель предмета, но его образ; нас интересует не то, чем этот предмет «мог бы» или «должен был бы» оказаться ноуменально, в некоей воображаемой идеальной ситуации, в которой он мог бы быть отделен от воздействия передающей его и воплощающей его среды, — но его отображения, которые нам предстают именно через посредство этой среды. Сам предмет, как целое, существует для нас только в этом бесчисленном разнообразии своих воплощений[130].

Мне кажется, что грамматические формы и грамматические категории отнюдь не теряют своего значения, если принять их во всей раздробленности и разнородности картины, которую являет употребление каждой формы и каждой категории, не стремясь искусственно представить этот феномен в виде единого и устойчивого конструкта, устремленного к идеалу Gesamtbedeutung. Такая постановка задачи не должна восприниматься как простая капитуляция перед невозможностью дать описание, которое полностью учитывало бы всю множественность и изменчивость факторов диффузии, раздробляющих монолитный образ категории, — но как позитивная задача, направленная на познание той принципиальной раздробленности и пластичной неустойчивости языкового обобщения, с которой мы имеем дело в своей повседневной работе с языковым материалом.

Грамматическая категория, понимаемая таким образом, предстает не как инвариант, единообразно реализуемый в различных конкретных выражениях, но как конгломерат этих выражений, интегрированный конкретными прецедентами их параллельных употреблений, взаимных замещений и ассоциативных притяжении. Такой конгломерат по необходимости образует многомерное смысловое пространство, разные ячейки которого сложнейшим образом накладываются друг на друга.