Например, представим себе следующие три стационарных выражения:
’поразительно оригинальная мысль’
’мысль поражает [своей] оригинальностью’
’эта мысль [вовсе] не оригинальна’
Из этих выражений, путем их многообразных контаминации, оказывается возможным получить открытое множество языковых фигур, Как обычно, степень «производности» каждой такой фигуры по отношению к обозначенным выше фрагментам не поддается точной фиксации и может различаться в субъективной оценке разных говорящих; разумеется также, что в тех или иных контаминациях могут участвовать еще какие-нибудь КФ, кроме тех, которые были нами взяты в качестве исходных. Как бы там ни было, во всех получаемых фигурах можно разглядеть, в различных перетасовках, материал трех исходных выражений:
’оригинальность этой мысли поразительна’ ’мысль не поражает оригинальностью’ ’мысль поражает [своей] неоригинальностью’ ’поразительно, до какой степени эта мысль оригинальна’ ’поразительно, до какой степени эта мысль не оригинальна’
’пораженный оригинальностью этой мысли, он…’
’при всей своей поразительности, эта мысль по существу вовсе не оригинальна’
’чтобы поражать, не требуется большая оригинальность’
’не всякая оригинальная мысль поразительна, но всякая поразительная мысль оригинальна’
’не всякая поразительная мысль оригинальна, но всякая оригинальная мысль поразительна’
Этот список можно было бы с легкостью продолжать, практически до бесконечности. Однако приведенных примеров достаточно, чтобы разобраться в тех приемах работы с языковым материалом, при помощи которых создаются все эти фигуры. Каждый из трех названных мною исходных КФ присутствует во всех этих выражениях — но присутствует в раздробленном состоянии, в переплетении с другими исходными КФ. Если аналогия представляет собой растяжение исходного образа выражения, при котором видоизменяются его очертания, но не разрушается его целостность, то в контаминации исходные выражения фигурируют как бы в «кубистической» презентации.
Для того чтобы контаминация стала возможной, необходимо найти для нее подходящую «упаковку», опирающуюся на какой-либо достаточно легко опознаваемый аналогический прецедент; иначе «кубистическое» дробление исходного материала не могло бы сложиться в какую-либо новую единую фигуру. Например, в выражении ’чтобы поражать, не требуется большой оригинальности мысли’ просвечивают такие аналогические прецеденты, более или менее твердо санкционированные нашей языковой памятью, как ’чтобы [получить степень/преуспеть в обществе/жениться], не требуется большого ума’ и т. п., по канве которых строится данная контаминация. Однако одной лишь этой канвы также было бы недостаточно ни для того, чтобы создать данное выражение, ни для того, чтобы оценить весь его смысловой и ассоциативный потенциал. Смысл нового выражения определяется для нас тем, что в нем узнаются хорошо знакомые фрагменты, которые, хотя сами по себе вовсе не похожи на данное выражение по форме, все же проглядывают в нем в кубистически-раздробленном виде.
в) Амальгамирование представляет собой еще более сложное и хаотически-множественное, по сравнению с контаминацией, преобразование исходных коммуникативных фрагментов. Участвующие в контаминации исходные КФ не сохраняют в получившемся выражении свою целостную форму, но по крайней мере физически в нем присутствуют, хотя и в раздробленном виде. Но в случае амальгамирования некоторые из вовлеченных в процесс компонентов вовсе не присутствуют непосредственно в получившемся результирующем выражении. Их участие проявляется лишь в виде отсылки-намека; однако эта отсылка, косвенно включающая исходный компонент в состав получившегося целого, необходима для опознания этого целого. Без нее нам осталась бы непонятной логика, в силу которой данные частицы языкового материала сложились именно в такую фигуру; ни аналогические образцы, по которым эта фигура построена, ни присутствие в нем в контаминированной форме целого ряда знакомых нам фрагментов сами по себе не были бы достаточными для понимания смысла данного выражения и возможностей его употребления.