Язык птиц. Тайная история Европы

В некоторых профессиях, и в частности тех, которые предполагают владение искусством рисунка или чертежа, можно обнаружить основания для посвящения в орден гульярдов: именно эти искусства частично составляли тайну их мастерства. Но далее мы еще встретимся с многочисленными примерами, показывающими, что и представители профессий, не требующих умения рисовать, тем не менее были посвящены в тайны геральдики, или в искусство пиктографического письма (искусство составлять и разгадывать загадки и ребусы). Созданные мельниками или парикмахерами шарады или сатирические эпиграммы были ничуть не менее острыми и язвительными, чем все остальные. Следует заметить, что никогда и никто за это шутовство не был наказан, хотя намеки, содержащиеся в таких эпиграммах, были настолько же смелыми, насколько и прозрачными. Сегодняшняя республика была бы, разумеется, уже не так терпелива и не так снисходительна, как власть короля и папы в старые добрые времена.

Верно, что в некоторых решениях церковных соборов, или в некоторых ордонансах короля можно обнаружить попытки борьбы с гульярдами, или вагантами; но никогда — с корпорациями, о которых я писал выше. Можно предположить, что и папа и король просто не знали о их существовании или же корпорации пользовались привилегиями, которые предоставлялись, а чаще, начиная с двенадцатого столетия, продавались их синдикатам.

II

Откуда появилась семья Гуля и какие возможны предположения относительно личности главы этой семьи? Известны многие его исторические и литературные прототипы, и при желании один из них можно увидеть в англичанине Мэпе, друге короля Генриха II, отношения которого с римской церковью были не всегда хорошими; но этот человек жил в двенадцатом столетии, тогда как семья Гуля уже, бесспорно, существовала в одиннадцатом веке. Если сообщения о церковном соборе десятого столетия, осудившем гульярдов, господин Страккали рассматривает как апокриф, то бесчисленные головы попугаев, украшающие капители романских церквей одиннадцатого столетия, апокрифом никак не назовешь.

Так, например, известно, что на старофранцузском слово «попугай» произносилось как «папа гай» (раре guay) и «папа гуль» (раре gault), другими словами, «папа гульярд». Орден гульярдов действительно обладал внутренней иерархией, которая пародировала иерархию римской церкви, и самое полное перечисление ее ступенек мы можем обнаружить у Рабле в замечательной главе его романа об острове Звонком. Под попугаем имелось ввиду некое высокопоставленное лицо в этой иерархии, которая была столь же древней, как и само имя «папа гуль» (подлинная этимология этого имени восходит к арабскому языку; оно появилось во Франции в девятом столетии, вместе с вторжением мусульман).

Но здесь не обошлось и без вмешательства немецких филологов, добавивших имя гиганта Голиафа в этимологию названия ордена гульярдов; такой, по крайней мере, является разделяемая господином Страккали точка зрения Гезебрехта, предполагающего, что этот библейский персонаж мог стать покровителем гульярдов после мистерий, разыгрываемых ими в церквях. Я считаю бесполезным останавливаться для изучения этого мнения. Гримм связывает этимологию этого названия с провансальским языком, на котором слова galiar, gualiar означают «обманывать», и именно от них он производит слово gualiarder, а от него — Gouliard; но было бы гораздо проще обратиться к парижскому gouailleur — «насмешник», «зубоскал», синониму хорошо известного слова blagueur «хвастун», «враль», «балагур», а также к слову goualeur, которое на арго обозначает певца, если бы все это не было попыткой поставить телегу впереди лошади. Действительно, гульярды были и насмешниками и певцами; но эти два простонародных выражения происходят от названия ордена, а не наоборот.

Другое не менее популярное выражение, «луженая глотка» (porte sur sa gueule), как нельзя лучше передает характер «гульярдов». Этот недостаток всегда был свойственен ученым и монахам всех стран и времен; именно поэтому начиная с IX столетия церковные соборы проводились в присутствии короля. Людовик Благочестивый был уполномочен высокопоставленными представителями церкви не допускать в высшее общество, в присутственные места этих ученых, которые отныне, заточенные в своих монастырях, становились «vagi et lascivi, gulae et ebrietati et caeteris voluptatibus dediti, quidquid sibi libitum licitum faciant».