Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939)

На красный террор Чеки ответим нашим всенародным неуловимым неуследимым террором (Рус. правда. 1925. нояб. – дек.).

В округах Советской Белоруссии… последние месяцы продолжался низовой народный террор и шла террористическая работа Братских и союзных Братских Зеленодубских «пятерок» и «троек» (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Низовой противокрасный террор на Дону, на Кубани, на Сев. [ерном] Кавказе, в Черноморье (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

Такой диапазон, разброс представлений и оценок террора влиял на интерпретацию и коннотации слов террорист, терроризировать, террористический в разных кругах эмиграции.

Орудием осуществления террористических акций уже давно служили адские машины. В русском языке словосочетание адская машина («бомба») известно около 200 лет. Источник – прямая калька с фр. machine infernale. Из фр. оно было калькировано также в нем. – H"ollenmaschine (H"olle «ад»). В советской публицистике 1920–1930-х гг. словосочетание адская машина в прямом значении встречается уже редко и уходит в сферу публицистических метафор (адская машина угроз и проклятий фашизма). В эмигрантском узусе термин адская машина использовался по-прежнему в номинативном значении. Борьба с советской властью, советским строем толкала некоторые наиболее радикальные эмигрантские круги (как монархические, так и радикальные анархические) на подготовку и совершение террористических актов. Поэтому в таких изданиях словосочетание адская машина встречается довольно часто:

В Харьковском ГПУ схвачено двое террористов в форме комсостава ГПУ. При них адская машина огромной силы (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

В Екатеринодаре группе противников советской власти удалось разместить адские машины в помещении штаба четвертой дивизии красной армии (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

Итак, террористическая терминология в эмигрантской прессе сосредоточивается преимущественно в монархических, народно-патриотических и анархических изданиях, в демократических газетах эта лексико-семантическая группа практически отсутствует. Такая дифференциация по разным типам изданий определяется идеологий и практической деятельностью той или иной эмигрантской группы относительно советского режима и способов борьбы с ним.

5.4. Красные, розовые, черные…

Прилагательные со значением цвета (колоризмы) в эмигрантской прессе часто служили лексико-семантическими знаками, называющими ту или иную идеологическо-политическую позицию индивида, социальной группы. В первые годы после революции именно большевистский лексикон и его прагматические оценки определяли семантику цветовых прилагательных в политическом контексте; единственным словом с «положительной» семантикой и позитивной прагматикой в советское время являлось прилагательное красный, все другие цветообозначения политического спектра оценивались относительно него – отрицательно.

Активность цветовых прилагательных в языке первой трети XX в. определяется во многом популярностью такой семантической модели в большевистских изданиях; по мере роста большевистской партии и влияния ее на политику цветовые прилагательные служили яркими знаками-метками, были подобны подпольным прозвищам или кличкам для отделения «своего» от «чужого». Ср. мнение С. И. Карцевского: «[В эпоху 1905 г. ] сравнительно мало употребляется слово красный для обозначения революционеров, очень ходовое, напротив, в прежние (70–80-ые), когда для широкой публики не существовало различия партийных толков среди революционеров. Зато вся гамма цветов применяется в наши дни; белые, черные, зеленые (дезертиры), жёлтые (социалисты-“соглашатели”), розовые (те же в лексиконе правых)» [Карцевский 2000: 236].