Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939)

В этой интерпретации содержатся и историко-географические аллюзии (корона, восток и запад, гербы городов и Москвы), и религиозные (Св. Георгий), и монархическо-охранительные (скипетр и держава), и все это заключено в «позитивную» модально-оценочную рамку прежней, монархической, эмблемы. Новая эмблема (молот и серп) расценивается как «плебейско-народная» (ср. характеризующее причастие от глагола подлизываться), в контексте же революционных событий и братоубийственной, кровавой гражданской войны эта эмблема приобретает дополнительные ассоциации со смертью и гибелью (молот раздробляет, а серп срезает). Ср. также попытки со стороны эмигрантов «эмблематизировать» другие смежные понятия-изображения, входящие с серпом (как новым компонентом советского эмблематического поля) в один понятийно-смысловой блок, но не включенные в советскую эмблему:

Серп и молот. Кажется, хорошо. А на деле что выходит? Серпом этим режется под корень урожай народный, молотом раздробляется народное благосостояние. Почему серп, а не плуг? Почему пожинание того, чего не сеял, не запашка борозды и не сев нового урожая? (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Скипетр и держава в интерпретации эмигрантов-монархистов наполняются актуальным для той поры смыслом – власть, закон, порядок, но с существенными прагматическими коннотациями – «монархическая, императорская». В этом-то и заключается особенность эмблем, что они позволяют «семантизировать» те элементы содержания, которые актуальны для «текущего момента».

В 1923 г. в гербе СССР серп и молот как национальные советские символы были заменены пятиконечной звездой, отражающей, в рамках коммунистической идеологии, идею международной солидарности трудящихся. Эмигранты отреагировали на появление красной пятиконечной звезды довольно болезненно:

Пятиконечная звезда сверкает на рукавах мундиров, она горит на советских зданиях, она везде. Что это за звезда? […] Она горит кровавым красным блеском, упорно, ровно и не мигая. Это вечерняя звезда – предвестница ночи, спускающейся над нашею замученною Родиною. Эта звезда – знак смерти и гробового покоя, а не пробуждения и воскресения (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Свобода интерпретации эмблемы давала простор воображению и игре ассоциаций обеим идеологически противостоящим сторонам: большевики и коммунисты «наполняли» эмблему звезды «своим» содержанием, отвечавшим их политическим целям и задачам, эмигранты-монархисты хотели видеть в этой новой эмблеме ассоциации и идеи, отражающие неприятие советской власти и идеалов коммунистов.

Эмблема двуглавого орла стала важной идейно-политической основой сплочения и единения некоторых эмигрантских групп и партий. Большевики же после прихода к власти, естественно, хотели освободиться от этой эмблемы как монархической, царской, эксплуататорской. Во многих эмигрантских группах она приобрела еще бо́льший, чем ранее, монархическо-патриотический вес и выполняла важную политико-воспитательную роль в среде подрастающего поколения, на которое старые и стареющие эмигранты возлагали надежды по скорейшей реставрации монархии в России. Ср. актуализированные в эмигрантском быту эмоционально-психологические аллюзии:

Для пьесы [ «Павел Первый» Д. Мережковского. – А. З.] написан новый занавес с двуглавым орлом – эмблемой мощи и величия России (Призыв. 1920. 13 (29.2) марта. № 62).

Изменение символики и геральдики в советской России затронуло и военную область, к которой большинство эмигрантов как (бывших или настоящих) военных было очень чувствительно. Использование старых терминов и обозначений коммунистами встречало недоумение, непонимание и даже раздражение старой эмиграции; например, введенное в 1935 г. в Советской Армии высшее воинское звание маршал так комментируется эмигрантской газетой: