Читаем Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939) полностью

Даже такой схематичный «портрет» эмигрантской прессы помогает увидеть отличительные черты, характеризующие эмигрантские газеты на разных языковых уровнях. На фоне динамических процессов, происходящих в советской прессе, язык эмигрантских газет на первый взгляд выглядит архаическим и законсервированным, однако это поверхностное впечатление при более внимательном и глубоком изучении быстро корректируется. Это объясняется темпами и хронологией языковых процессов: в языковом поле эмигрантской жизни явственно выявляются те семантические или грамматические зоны, которые:

а) не получили развития в эмигрантских газетах, поскольку были или неразвиты в русском языке накануне бегства, или только зарождались в период отъезда беженцев (так, в русском советском политическом языке 20-х гг. активность глагольного суффикса – ну– со значением однократности, разовости оказывается напрямую мотивированной интенсивностью, напряженностью, плотностью социально-политических процессов; эмигрантский узус не знал такого процесса);

б) оказались актуализированными именно в эмигрантском речевом обиходе, не получив развития в 1920–1930-е гг. в русском языке метрополии (в частности, эмигранты удивительной языковой интуицией предвосхитили семантико-словообразовательную жизнеспособность редкого, нерегулярного прежде «вторичного» суффикса – скость задолго до появления аналогичных форм в материковом языке в конце 80-х – 90-е гг. XX в.).

Языковой ландшафт эмигрантской прессы характеризуется иными темпами языковой динамики, иными конфигурациями языковых черт, чем в советской прессе. В основе всего – экстралингвистические потребности выражения актуального содержания: это приходилось делать либо в старых (дореволюционных) языковых формах, либо в заимствованных новых (из иностранной или советской прессы). Лингвистическое противоречие между формой и содержанием, выступающее движущим фактором развития языка, в советской прессе разрешалось путем поиска для нового содержания новых форм, т. е. телеологически было направлено к диалектическому снятию этого противоречия и приведению к новому языковому равновесию. Эмигрантской быт обладал гораздо меньшей продуктивной силой, и эмигранты предпочитали использовать уже найденные, готовые языковые формы, даже в этом факте видя один из способов спасения и сохранения старой России. Творческий характер языка в эмигрантских газетах проявлялся скорее в модально-оценочной интерпретации или, что оказывалось нередким, в новом комбинировании языковых форм. Вообще, в сравнении с советской прессой ведущей языковой чертой эмигрантской печати следует признать не столько порождение новых языковых фактов, сколько их переконструирование, (пере)интерпретацию.

Нахождение русской прессы в иноязычном окружении не могло повлиять и на использование русского языка в его письменной форме. Обобщенная, представленная ниже таблица показывает, во-первых, наиболее открытые зоны проникновения иноязычных элементов, во-вторых, может служить своеобразной матрицей для будущих возможных исследований языковых процессов в двух разновидностях (советской и эмигрантской) прессы. Нами намечены лишь общие, магистральные тенденции, однако контрастивное сопоставление советских и эмигрантских газет на каждом языковом уровне или области описания (от сферы орфографии до проблематики прецедентных феноменов) может дать дополнительные важные социолингвистические свидетельства о степени открытости языковой системы для трансформаций и механизмах их реализации. Несомненно, это напрямую связано с изучением взаимодействия языка и общества и влияния социальных факторов на скорость протекания языковых процессов.

Воздействие иноязычных моделей на русский язык в его газетно-журнальном варианте можно представить следующей таблицей.



Иностранное влияние на письменную форму русского языка вне метрополии проявлялось достаточно широко на разных языковых уровнях: и на формально-графическом (в орфографии), и на содержательном (лексика, грамматика). Русская пресса зарубежья уже тогда активно включала в свой языковой состав такие феномены и проявляла такие черты, которые были незнакомы советским печатным изданиям в те годы и появились только в 80–90-е гг. XX в. (мощным стимулом такого развития в последние десятилетия явились процессы англоамериканизации и глобализации).

Перейти на страницу:

Похожие книги

Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза