Язык цветов из пяти тетрадей

Антоновщина

Антоновщина. Степь Тамбова.

Глушь, перелески, волчий лес,

Где из-под кустика любого

Мужицкий выпалит обрез.

– Послушай: шебуршит пшеница,

А северней бушует рожь…

Неужто сможешь тут пробиться

И даром хлебушко возьмёшь?

Дух ситного и подового

Вас, нищебродов, опьянил!

И мчится конница сурово

На топоры и зубья вил.

Антонов, он уже без штаба,

Но самого, пока не слаб,

То та, то эта спрячет баба,

И не исчесть любимых баб.

Но ленинским смертельным фразам

Внимает пролетариат

И потчует крестьянство газом,

А избы празднично горят.

И видит лётчик в млечном дыме

Скопленья сосен и берёз,

И к ним сияньями своими

Приткнулся город-кровосос.

Сиваш

– Вода из Сиваша, подвинувшись, вытеки,

Дивизиям путь открывая!

Не будет острей и решительней критики,

Чем эта резня штыковая.

И вот уж вся эта словесность изранена

И тонет в наплывах тумана.

Ценители Бальмонта и Северянина

Убиты чтецами Демьяна.

«В голодноватом Коктебеле…»

В голодноватом Коктебеле,

Не зная, чем заняться, все

Над сбором камешков корпели.

Волошин шёл во всей красе.

Все обожали демиурга,

Он шествовал в дезабилье,

Но в молодого Эренбурга

Влюбилась Майя Кювилье.

Таким лохматым был и странным

Столь эксцентрический Илья.

А после жизнь с Ромен Ролланом,

Супружеская колея.

Но оттого, что это чувство

Не проходило столько лет,

В потёмках выжило искусство

И в чистках уцелел поэт.

И тот огонь, что из окопов

Бойцов на битву поднимал,

И то, что исповедь прохлопав,

Партийный вздрогнул трибунал.

Так, может быть, одна влюблённость,

Такая робкая на вид,

Превозмогая отдалённость,

Страну спасает и хранит?

Довоенные песни

Эти песни, чуждые печали,

Поднимались с вихрем кавполка,

И страну с рассветом извещали.

Как она вольна и широка.

Каторжник от этого мажора,

Пробуждаясь, сбрасывал бушлат,

Трепетали реки и озера

И мосты гремели невпопад.

А потом звучали песни глуше,

Но, вобрав земную глубину,

Только ожидание Катюши

Помогало выжить и в плену.

«Ну где же ты, Святая Русь?…»

Ну где же ты, Святая Русь?

Колокола твои упали,

Твои предсказывать боюсь

Еще грядущие печали.

Берёшь у прошлого взаймы,

А нынешние дни убоги,

И враг, вступая в царство тьмы,

Недаром клял твои дороги.

Но грозная мерцала тьма

Страны, встречая приходящих,

Свои сжигающей дома,

Палящей из домов горящих.

Былина

Из жилы воротной богатыря Сухмана

Кровь хлынула во сне.

От глыбы, что в степях уснула бездыханно,

Бежит к речной волне.

Течёт Сухман-река, клокочет в тесном русле,

Впадает в тихий Дон,

И гомонит вода, ей подпевают гусли,

И долог вещий сон.

Вот всюду города и шумные базары,

Зелёные бахчи…

Где некогда прошли авары и хазары,

Стрибога покричи!

Но сердце ранено и не готово к бою,

Не хочет громких дат.

И мы на пристани прощаемся с тобою,

И катера гудят.

Арсеньев

Блуждавший в сумерках Уссури,

Где воздух сладостен и дик,

Оставил он в литературе

Лесной туман, тигриный рык.

Манков охотничьих погудки,

Изюбря зов издалека

И облик благородно-чуткий

Туземного проводника…

И прелесть записей рутинных,

Пронизанных игрой теней…

Разведчик, да, но и в глубинах

Души непознанной своей.

И этих странствий вереница

Нужна была и для того,

Чтобы с природой тайно слиться,

Её усвоить волшебство.

Чтобы в крушение империй

С заветной тайною войти

Из этих дымчатых преддверий

Неуловимого пути.

«И даже в глубине земной…»

И даже в глубине земной

Нет ни следа от битвы той

На ветхом поле Куликовом.

Как будто не было её.

Прочь отлетело вороньё.

А ведь конец пришёл оковам!

Когда ж отпляшет молодёжь

И схлынет юбилея одурь,

Глядишь, и что-нибудь найдёшь

В поселке тутошнем, поодаль.

Поднимешь из сырой земли,

Раздвинув в пахотное время

Самой Истории комли,

Её проржавленное стремя.

На Севере

Идём по длинной улице, бывало,

И на развилке дунет и влетит

Сквозь пустоту, где пелась «Калевала»,

Варяжский ветер в праславянский быт.

Попутчик мой, хлебнувший здешней браги,

Бубнит своё, и песня весела.

Ржавеет сельхозтехника в овраге,

Мы вышли на околицу села.

А дальше лес, и дряхлый, и дремучий.

Проходит с облаками наравне

Светящаяся туча, и за тучей

Перун и Один борются в огне.

Гардарика

Раскопки в Старой Ладоги. Скелеты,

В серебряных браслетах костяки,

Клинки и копья, кости и монеты —

У синей Свири и Сестры-реки.

Варяжское чело венчает прядка,

Чернеет руны ржавая строка…

Пришли туда, где не было порядка,

А ведь не будет и спустя века.

Не лучше ли пойти на Рейн, на Вислу,

Ворваться в Рим, Сицилии достичь?

Но как же не ответить Гостомыслу

Не услыхать отчаяния клич!

Да, не Париж, не Лондон, – костяника,

Грибная сырость, бабий вой навзрыд.

Таинственная эта Гардарика,

Не скоро ей стать Русью предстоит.

«И Гостомысла, и Вадима…»

И Гостомысла, и Вадима

Непостижимая страна

Ещё темна и нелюдима,

Порядка вовсе лишена.

Плеснёт налим из-под коряги,

Тоскует выпь, ревёт медведь,

И эти пришлые варяги

За всем не могут углядеть.

И ненавистен их порядок,

Суровый Ordnung привозной

Тяжел, невыносимо гадок,

И тянет к сутеми лесной.

– Придите, греки, осчастливьте

Святым крещеньем и постом,

И образками из финифти,

И храмом в блеске золотом!

Но там, где глохнут, изнывая,

Благочестивые слова,