Язык цветов из пяти тетрадей

Почти не удивился он.

Черника Черчилля

Любого летчика империи великой

На трапе, если ночь темна,

Снабжали наскоро пакетиком с черникой

И заостряла зрение она.

Бомбометание – жестокая наука,

Пусть роются лучи в небесной глубине,

Прости, Лили Марлен, выходит смерть из люка!

Кёльн, Эссен, Дюссельдорф – Германия – в огне!

Нет, остров англичан, прославленный по праву,

Не покоряется, хоть плачь,

Сопротивляется, трясущийся от «Fau»,

Не слышит ваших передач,

Не хочет нипочём отравленного пойла

И милости от мирового зла,

И собранная впрок в болотах Конан-Дойла

Черника Черчилля кисла.

Лейпцигский вокзал

И Лейпцигский вокзал, в который

Под ровный, дребезжащий гром

Едва заметный поезд скорый

Влетает пушечным ядром.

Узрев гигантский этот узел,

Его имперскую судьбу,

Тот, кто Европу офранцузил,

Перевернулся бы в гробу.

Тут воля кайзера крутая

Под сенью прусского орла

До Занзибара и Китая,

Казалось, рельсы довела.

Но две войны мечту сместили,

Вокзал чрезмерно стал велик,

И нужды нет в тевтонском стиле,

Немецкий выдохся язык.

Лишь грёзой планов отдалённых

От каменных сквозит громад

И памятью об эшелонах

На Аушвиц и Сталинград.

«Скрывающийся от дуэли…»

Скрывающийся от дуэли

И разорившийся дотла…

Афера в газовом картеле —

Не надо браться за дела!

Затеявший роман с кузиной,

Отвергнутый и тут, и там,

Весь в круговерти стрекозиной

Влюблённостей и мелких драм.

И всё же этой продавщицей,

Далёкой от каких-то книг,

Неграмотной, веселолицей,

Нечаянно пленённый вмиг.

И внемлющий, больной и хилый,

Любви, склонившейся над ним,

Над всей матрацною могилой, -

Он до конца невыносим!

Иронией, такой суровой

И становившейся всё злей,

И смехом, рушившим основы

И настигавшем королей.

И вы стихи его сожжёте,

Да только песенке одной

И за работой подпоёте,

И, воспалённые войной.

– И ты, палач, постой, помешкай!

Тебе напева стало жаль,

И огорошен ты усмешкой,

Промчавшейся через печаль.

В Карраре

Средь белых мраморов Каррары,

Всей мощью скал заворожён

И ясно ощущая чары,

Как будто годы прожил он.

Спал у костра до зорьки ранней

И думал, заключив расчёт,

Какие сонмы изваяний

Из каждой глыбы извлечёт.

И древних превзойдёт при этом,

И равных не было и нет!

Померкнут Фидий с Поликлетом

Под крыльями его побед…

А вечность, пьяная менада,

С улыбкой сонною стоит,

Любуясь гроздью винограда,

У входа общего в Аид.

Метастазио

И голоса кастратов и сопрано,

Серебряная времени мембрана

И блеск, и мгла картонных Пропилей

В рукоплесканьях пап и королей.

Однако же, как сочинял он прытко!

Любой сюжет нейдёт из головы…

И то была последняя попытка

Осилить словом музыку…Увы!

Вот эти гениальные либретто

Она накрыла, поглотив волной,

Всем золотом ликующего света,

Пришедшего из области иной.

Ну, вот и всё… Покинутой Дидоны

Ахматовой препоручил он стоны.

Столетий лавры неразлучны с ним

И – Метастазио, ужасный псевдоним.

«А вот и эта лестница в Duomo…»

А вот и эта лестница в Duomo[8]!

На поворотах вглядываясь в даль,

Открывшуюся с каждого подъёма

По ней с одышкой тучный шёл Стендаль.

Теперь уже нельзя подняться выше,

И, как цвета сцепившихся эпох, -

Багровые и розовые крыши

И тёмных толп рассыпанный горох.

Приносит ветер отголоски арий,

Витает ангел в каменном раю,

И умилённый вспомнил карбонарий

Свою любовь и молодость свою.

И где-то там, куда и не доскачем

Из этих лет и сладостных широт,

Снега России с гиканьем казачьим

И всей Великой Армии исход.

Duomo

Молчу, стою и ничего не стою

Пред этой розоватой белизной,

Где сочеталась святость с красотою

И легче пуха камень стал резной.

Как нас возносит над житейской бездной

Его безмолвный ангельский язык!

А ведь народ не столь безгрешен местный

И заповедям следовать отвык.

Но, кажется, его простят без спора,

Да и себя он оправдает сам

Всем кружевом Миланского собора,

Протянутого нежным небесам.

Мурано

Последний выдох стеклодува

Течёт, стихая и журча,

И вышла птица остроклюва,

И остывает, горяча.

Чуть золотится зыбь сквозная,

А в лёгких боль минут и лет.

Чем кончить речь ещё не зная,

Так дышит и творит поэт.

Песка и пламени избыток,

Отпрянув, удержал цвета,

И просиял хрустальный слиток,

Овеществлённая мечта.

Венеция

I

В этом городе странном

Хороша теснота,

В ней страстям и романам

Всё ж найдутся места.

Из таинственных щелей

Выбегал карнавал

Этих масок, веселий

С говорком зазывал.

Эту стать и осанку,

Синевой осиян,

Эту венецианку

Возлюбил Тициан.

В этой каменной кладке

Семена и пыльца,

Воздух едкий и сладкий,

Пронизавший сердца.

II

Вот эти бронзовые кони

И лев, раскинувший крыла!

Здесь в споре Гоцци и Гольдони

Не вся ли жизнь твоя прошла!

Театром был любой проулок,

И пересказанный Восток,

От голосов актёрских гулок.

Был от кофейни недалёк.

Водой объятая всецело

Земля упорна, как металл,

В ней дерево окаменело,

И песнопеньем камень стал.

«Как память о случайной встрече…»

Как память о случайной встрече

С годами превратилась вдруг

Вот в эти длительные речи

И в этот путь из круга в круг?

В каких-то жизней эпизоды -

Жестоко брошены они

То в замерзающие воды,

То в нестерпимые огни.

Ступай дорогой каменистой,

Земли обыденность нарушь,

В ладье плыви к душе пречистой