Язык в языке. Художественный дискурс и основания лингвоэстетики

К подобному разграничению «слоев» субъекта Степанова подталкивает опыт литературы, в частности расслоение авторского «я» в нарративе М. Пруста. Здесь же дается намек на существование особой, «дектической» поэтики в литературе Нового времени. И хотя поэтических примеров как таковых в книге нет, Степанов для указания на эту проблему приводит стих Г. Гейне: Sie liebten sich beide, doch keiner // Wollt’ es dem andern gestehn [там же: 257] и его вольное переложение М. Лермонтовым, как штрих к иллюстрации сложной субъективности в поэтическом высказывании, свойственной уже романтизму.

Определенным аналогом лингвистического явления дейксиса в терминах литературоведения выступает уже классическое понятие «лирического я» (и его синонимы «лирический герой», «образ автора»). Специфика именно поэтической субъективности была резюмирована в этих терминах Л. Я. Гинзбург:

Специфика лирики в том, что человек присутствует в ней не только как автор, не только как объект изображения, но и как его субъект, включенный в эстетическую структуру произведения в качестве действенного ее элемента. При этом прямой разговор от имени лирического я нимало не обязателен. Авторский монолог – это лишь предельная лирическая форма [Гинзбург 1997: 10].

Литературоведы продуктивно изучают различные формы присутствия субъекта в литературном произведении на уровне соотношения «автор – герой – читатель». Между тем случаи исследования языковых способов конструирования субъекта немногочисленны. Немногие обращения к интересующей нас теме, естественно, базируются на общелингвистических постулатах перформативной парадигмы.

К примеру, о функциях шифтеров в поэтическом языке высказывался Вяч. Вс. Иванов, приводя случаи дейктического выражения категории «определенности – неопределенности». Он же отмечал возросшую роль дейксиса в поэзии ХХ века, которая сосредоточена на «выражении личности поэта в минуту самого акта поэтической речи» [Иванов 1979: 106]. И. И. Ковтунова рассматривала местоименную поэтику как преимущественно лирико-поэтическую разновидность дейксиса. Согласно ее подходу,

дейктические местоимения в поэтических текстах, устанавливая точку зрения воспринимающего, создают образ восприятия мира [Ковтунова 1986: 26].

В этом направлении были предприняты некоторые конкретные анализы форм присутствия субъекта в поэтическом высказывании.

Наконец, к дейксису относится напрямую проблема адресации поэтического дискурса. Точнее сказать, адресация входит в дейксис как один из компонентов высказывания (о чем писали М. М. Бахтин и И. И. Ковтунова). Ряд статей из недавнего выпуска серии «Логический анализ языка» разрабатывает эту проблему на материале отдельных поэтических текстов [Логический анализ 2012].

Отдельно стоило бы отметить работу британского исследователя К. Грина, посвященную проблеме дейксиса в поэтическом тексте [Green 1992]. Этот труд – попытка систематического и последовательно лингвистического подхода к функционированию разнообразных дейктических категорий в поэтическом тексте. Базируясь на солидной проработке дейктических понятий в лингвистической прагматике, автор строит аргументацию на главном тезисе: инстанция «Я» в поэзии является точкой отсчета для пространственно-временных координат дейктического контекста. Дейктическим контекстом является при этом не внешний контекст высказывания, а само пространство поэтического текста, тот мир, который создается каждый раз заново в каждом конкретном стихотворении. Тем самым Грин отвергает позицию, согласно которой поэтический мир является лишь подобием мира референциального, притом подобием проблематичным для лингвистического анализа (точка зрения К. Бюлера, Дж. Остина и даже отчасти Э. Бенвениста).