Язык за зубами

Я думаю о своём отце, о его спокойствие и о генах. Если не считать усов, я очень похожа на отца. Но что касается спокойствия, природа на мне отдохнула. Спокойствием отца я восхищаюсь, но никак не могу его понять. Когда за ужином его друзья-французы объясняют ему, что коллективизация – это просто супер. Когда называют его товарищ с картавым «р» и поют Интернационал, я говорю ему: Пап, тебя ничего не напрягает? Тебе не хочется им сказать слышь ты, варежку закрой? Нет, отвечает отец, совершенно не хочется, это хорошие люди. Как у него это получается, я не понимаю. Его друзья-товарищи спят и видят колхозы, я не понимаю какой уровень дзена надо иметь, чтобы их выносить. Когда друзья-товарищи наконец уходят, я спрашиваю: Пап, как ты их выносишь? Дочь моя, ты максималистка. Будь толерантней. – отвечает отец.

Прав отец мой. Я не толерантна, я перестала ходить в гости к подруге, которая повесила на стене картину Лисицкого Клином красным бей белых. Ту самую, где красный треугольник вонзается в белый круг. Сначала я перестала к ней ходить, и только потом сообразила. А ведь надо было бы признаться. Надо бы признаться подруге, что плакат с кровопролитием меня напрягает. Меня напрягает пить вино, закусывая сыром, на фоне гражданской войны моей страны. От пропаганды в виде декора мне, мягко говоря, не по себе.

Когда-то давно у нас уже был разговор на тему Октябрьской революции. Ни к чему хорошему он не привёл:

Нет, ну ты понимаешь, что у тебя нет монополии на Октябрьскую революцию, это мировое событие, оно никому не принадлежит, у тебя какой-то сдвиг на Октябрьской революции, чем тебе лично Аврора не угодила? Эй, народ, слышите, ей Аврора мешает жить. Может, ты вообще голосуешь за правых? Нет, ну серьёзно, тебе не нравится Ленин, не нравится Троцкий, тебя не устраивает коммунизм, сто пудов ты Фигаро читаешь, эй, народ, да она читает Фигаро, или, может, ты голубых кровей? Может, ты белая русская и это скрываешь, может, ты вообще из Романовых? Так вот оно что, ты дочь царя, тебя зовут Анастасия, у вас отобрали золото-бриллианты, вот ты и недовольна. Эй, народ, у неё отобрали золото-бриллианты, вот она и возникает. Нет, ну там было не только хорошее, но не надо путать всё подряд, не надо грести всё в одну кучу, надо отделять зерно от плевел, курица не птица, Ленин не Сталин, Сталин не Троцкий, тоже мне, всё под одну гребёнку, ну давай, вали всё в одну кучу, давай, давай.

Прокурор повторяет свой вопрос. Проблема в том, что когда на меня накатывает ярость и надо действовать – это самое оно, а вот если приходится толкать речь – это просто ужас. Пока я не успокоюсь, издаю одно сплошное трололо. Злобный йодль. Сосредотачиваюсь на своём дыхании. В театральном вузе у меня был препод по йоге, которого звали Гауранг. Вообще-то, его звали Жан-Люк, но представлялся он всем Гаурангом. Так вот, Гауранг на занятиях по йоге всегда нам говорил: Почувствуйте, как прохладный воздух проникает в ваши ноздри, а тёплый из них выходит. Я смотрю на прокурора, думаю о Гауранге, но прохладного воздуха не чувствую.

Открываю рот, начинаю издавать звуки. Говорю – СССР, говорю – скрывать имя, говорю – еврейка. Я не слышу, что говорю, но слышу свой голос. На октаву ниже обычного. Когда я замолкаю, наступает тишина, но не такая, как в американских фильмах, когда на последнем ряду переполненного зала кто-то один медленно встаёт и начинает аплодировать, а за ним поднимается весь зал. Совсем не такая. После короткой паузы прокурор наклоняется к судье и говорит: А интересно она рассказала, хорошо, что мы её вызвали. И затем: Теперь вы это всё напишите на бланке. А вы, мэтр, приложите к делу. Мой адвокат предлагает вынести решение сразу. Не растягивать ещё на год, не устраивать новое слушание, не переносить на потом. Но нет. Прокурор хочет по-своему. Прокурор хочет документ.

Выходим. Адвокат на меня смотрит, пытается разрядить обстановку, говорит: Я понимаю, вам это кажется каким-то цирком. Если бы вы меняли имя Бланш на Женевьев, таких вопросов конечно бы не возникло, но что поделать, над этим лучше посмеяться. Смеяться мне не хочется. Только не воспринимайте это всё в штыки, говорит адвокат. А я уже. А вы не воспринимайте. А я уже, – говорю. Всё с вами ясно. Значит, как только вернётесь домой, отправляете мне обоснование для прокурора. По форме № 11527*03.