Языковеды, востоковеды, историки

Учение Н. Я. Марра стало активно внедряться в языкознание с 1928–1929 гг., когда оно было при поддержке видных деятелей партии (М. Н. Покровский, А. В. Луначарский) объявлено «марксизмом в языкознании». Но в Ленинграде, где жил Марр, оно и тогда, и даже позже было влиятельнее, чем в Москве, где была заметна оппозиция ему. И одной из первых в Москве под влияние марризма (никогда, впрочем, не ставшее полным) подпала (наряду с Н. Ф. Яковлевым и Л. И. Жирковым) Шор. П. С. Кузнецов, упоминая о резкой враждебности марризму М. Н. Петерсона и А. М. Селищева, пишет: «Р. О. Шор, напротив, во многом тогда склонялась к Марру». В «поливановской дискуссии» 1929 г. она выступила на стороне противников Е. Д. Поливанова, то есть за Марра. В следующей дискуссии 1931 г. между марристами и «Языкофронтом» (см. очерк «Выдвиженец») она до конца не солидаризировалась ни с одной из сторон, но в целом также была за Марра.

Вряд ли такое поведение следует объяснять, как это часто делают в подобных случаях, только страхом и влиянием проработок. В Москве Шор, что отмечает П. С. Кузнецов, стала «склоняться к Марру» сразу, еще до его полной победы. Крайние марристы иногда задевали и ее, но в основном позже. Представляется, что «новое учение» ей действительно было интересно, хотя она была слишком образована и эрудированна, чтобы отвергнуть ради него всю мировую науку. В борьбе научных партий она была за Марра, но и не вместе с ним.

У Розалии Осиповны было много качеств, ценных для ученого: работоспособность, эрудиция, умение интересно писать и четко формулировать свои мысли. Ей не хватало самостоятельности во взглядах. И часто она увлекалась теми учениями, которые были в это время популярны. Так было с Соссюром, от влияния которого она полностью не освободилась, хотя в 30-е гг. стала к нему много критичнее. И так было с Марром. Впрочем, у обоих она не приняла самые смелые и порывавшие с традицией идеи: у Соссюра отказ от обязательного историзма, у Марра отвержение компаративистики. В результате ученые, строго придерживавшиеся определенных взглядов, упрекали ее в эклектизме. Вот позднейшая характеристика А. А. Реформатского: Шор «была по природе эклектична, заигрывала с марризмом».

Разделяя со многими языковедами интерес к Марру, Шор, с блеском воевавшая с «наивным сознанием», не замечала, что именно им во многом определялись замысловатые построения именитого академика. «Новое учение» на деле оказывалось регрессом, возвращением к наивным представлениям, давно оставленным наукой. И объективно Шор оказывалась среди тех, кто затушевывал и сглаживал его антинаучные положения.

В 1931 г. вышли в свет две важнейшие работы Шор: ее вторая книга «На путях к марксистской лингвистике» и самая объемистая из ее энциклопедических статей «Языковедение». Они близки по тематике: там и там очерк истории мирового языкознания. Только энциклопедический очерк сосредоточен на «буржуазной лингвистике» (учение Марра изложено в том же томе в статьях других авторов), а в книге речь идет и о «марксистской науке».

Книга Шор 1931 г., вышедшая с предисловием А. В. Луначарского, стояла в ряду публикаций, ставивших целью создание нового, марксистского языкознания. Об этом тогда или немного раньше писали Н. Я. Марр и его последователи, Е. Д. Поливанов, В. Н. Волошинов, Г. К. Данилов, И. И. Презент и др. Люди во всех отношениях разные, и «марксистская лингвистика» у всех получалась разной. Особенность подхода Шор естественна для человека с большой эрудицией и меньшей научной самостоятельностью: она критически разбирает «буржуазную науку», выделяя в ней наследие, которое можно использовать (такового за исключением фактического материала остается немного), дает критический обзор существующей «марксистской лингвистики», но почти не предлагает собственных идей и методов.

Оба очерка развития «буржуазной науки» показывают обширные познания автора, фактически точны, содержат интересные оценки и замечания, но жестко подчиняются принятой тогда у нас (не только в лингвистике) схеме, согласно которой мировая наука XVI–XIX вв. повторяла в своем развитии судьбу формировавшего ее класса – буржуазии. Пока буржуазия была восходящим, прогрессивным для своего времени классом, наука шла вперед, достигнув высшей точки к началу XIX в., а дальше, как и породивший ее класс, стала клониться к упадку (что не исключало прогресса в решении каких-то частных вопросов). Так тогда подходила к истории лингвистики не одна Шор. В этой схеме были положительные стороны, например, внимание к науке XVII–XVIII вв., но, как любая схема, она была слишком жесткой, а оценки современной западной науки оказывались слишком резкими.