Переход от бытового дискурса к институциональному связан с определенными трудностями, о которых в свое время писал Б.Бернстайн, разграничивая расширенный и сокращенный коды общения (elaborated and restricted codes). В условиях обыденного общения все коммуниканты хорошо знают друг друга, ведут разговор о конкретных делах и не испытывают необходимости рассуждать о сложных материях либо объяснять близкому человеку очевидные вещи, поэтому разговор ведется при помощи сокращенного кода, который имеет высокую контекстную зависимость. Выходя за рамки обыденного общения, сталкиваясь с незнакомыми людьми, человек вынужден создавать для них необходимую фоновую информацию на основе предположений о том, чего собеседник, вероятно, не знает, и поэтому общение при помощи расширенного кода в меньшей мере зависит от контекста. Люди, относящиеся к среднему классу в традициях современной цивилизации, должны свободно переключать коды в общении. Этому учат школа и университет. Представители недостаточно образованных социальных слоев не владеют приемами общения при помощи расширенного кода, поскольку дома и среди друзей на улице такое общение бессмысленно, и это обстоятельство в известной мере препятствует их самореализации в жизни (Bernstein, 1979, p.164–167).
Контекстная зависимость является величиной, опред
еляющей не только личные и социально-групповые, но и национально-культурные особенности общения. Сравнивая культуры с высокой и низкой контекстной зависимостью, И.Э.Клюканов предлагает параметры эпистемности, акториальности, пространственности и темпоральности в качестве ключевых моментов для определения этнокультурного типа. Эпистемность характеризует коммуникативный универсум с точки зрения отношения культуры к знанию в целом (насколько успешно субъект функционирует в незнакомых ситуациях и насколько он тяготеет к сознательному поиску новой информации), акториальность позволяет описать коммуникативное расстояние между представителями сравниваемых культур (степень зависимости поведения от мнения сообщества, приоритет сохранения лица как уважения со стороны других либо как самоуважения), пространственность трактуется как приемлемая в обществе степень авторитарности поведения (например, американцы считают русскую культуру более авторитарной, чем свою, это прослеживается в приглашениях, стремлении прийти на помощь и т.д., обратное воспринимается русскими как замкнутость, неискренность, нежелание идти на контакт), темпоральность позволяет охарактеризовать отношение представителей культуры к временному континууму (монохроничность в понимании времени представителями современной западной цивилизации и полихроничность времени в традиционных сообществах, отсюда повышенная чувствительность к точности измерения времени, опозданиям, успеху как опережению, фетишизация скорости и т.д.) (Клюканов, 1999, с.23–26).Анализируя лингвокультурные основания мышления применительно к западноевропейской и восточноазиатской культурам, Т.Н.Снитко устанавливает фундаментальное различие между ними в виде позиции осваивающего мир человека: познание л
ибо понимание. Культура познания представляет собой противопоставление субъекта и объекта, отсюда закономерны вопросы о природе объекта "Что есть это?" и ответы на эти вопросы в виде понятий, которые и составляют основу культуры. Культура понимания — это погруженность в мир, неразрывная связь человека и окружающего его мира, акцент на связях, а не на противоположностях между мирами, и поэтому закономерен вопрос "Что есть мир для меня?". Западная лингвокультура стремится вербализовать смысл, а восточная — показать его в богатстве его символических связей. Символическая природа иероглифов-понятий обеспечивает им широкие возможности смыслопорождения в культурном пространстве, символ обращен к духовному миру человека как целому, а не только к его разуму (Снитко, 1999, с.16,17,141). Понимание есть осознание себя в контексте, познание — отталкивание от контекста.