Языкознание: От Аристотеля до компьютерной лингвистики

Идеи Гумбольдта, безусловно, серьезны и убедительны. Однако их дальнейшая судьба довольно точно охарактеризована современным автором Борисом Гаспаровым: «Несмотря на то, что идеи Гумбольдта сохраняли высокую авторитетность на протяжении как большей части XIX в., так и ХХ в., в конкретных описаниях истории и структуры различных языков они фактически не отразились». У Гумбольдта были очень интересные мысли, но не было научного метода. Языковеды просто не знали, как можно изучать язык-деятельность. Зато можно было, как и прежде, заниматься «расчленением языка на слова и правила» и совершенствовать это расчленение. А слова Соссюра о том, что язык — не деятельность, а готовый продукт, безусловно, полемичны по отношению к не упомянутому им в его «Курсе» Гумбольдту.

Однако и в эпоху наибольшего успеха идей Соссюра находились ученые, продолжавшие идеи Гумбольдта. В 1929 г. в Ленинграде вышла книга «Марксизм и философия языка», происхождение которой до сих пор загадочно. Ее автором был обозначен Валентин Николаевич Волошинов (1895–1936), однако соавтором или даже единственным автором сейчас признается его значительно более известный друг Михаил Михайлович Бахтин (1895–1975). Скорее всего, книгу писал Волошинов, но многие ее идеи могут принадлежать Бахтину. Книга была полемична по отношению ко многим идеям Соссюра, прежде всего к идее о разграничении языка и речи. Само существование языка в смысле Соссюра подвергается сомнению: «Субъективное сознание говорящего работает с языком вовсе не как с системой нормативно тождественных форм. Такая система является лишь абстракцией, полученной с громадным трудом, с определенной познавательной и практической установкой. Система языка — продукт рефлексии над языком, совершаемой вовсе не сознанием самого говорящего на данном языке и вовсе не в целях непосредственного говорения». Реально существует лишь речь (высказывания, в терминологии Волошинова). Выделение же абстрактной системы «уводит нас прочь от живой становящейся реальности языка и его социальных функций». Хотя «язык в процессе его практического осуществления неотделим от своего идеологического или жизненного наполнения», лингвисты стремятся расчленить их, что иногда может быть оправдано практическими задачами, но искажает «реальность и функции языка».

Указывается, что такой неадекватный подход свойствен не только последователям Соссюра (у них он лишь выражен наиболее четко), но большинству языковедов начиная с античности, исключая лишь последователей Гумбольдта. Это не случайно, поскольку такой подход вырабатывался с практическими целями: «расшифровывания чужого мертвого языка» (имеется в виду филология) и «научения ему». Идея о связи традиционного подхода с преподаванием языков (сначала языков культуры, позже и современных языков), безусловно, правильна. Именно на начальном этапе обучения незнакомому, в частности иностранному, языку правила, скажем правила склонения или спряжения, абсолютно необходимы. Однако, по мнению автора книги, они ничего не дают для «понимания и объяснения языковых актов в их жизни и становлении». Не искусственно выделяемые слова и предложения, а «единичные высказывания являются действительною конкретною реальностью языка, и … им принадлежит творческое значение в языке».

Итак, изучать надо речь во всем ее многообразии, а язык в смысле Соссюра — искусственное понятие, пригодное лишь для педагогических и филологических целей. В книге «Марксизм и философия языка» правильными признаются идеи Гумбольдта и его последователей, к которым только предлагается добавить изучение диалога и социального взаимодействия его участников. Однако метода, который бы позволил изучать язык как деятельность, не предложено и здесь. По-видимому, и в 1929 г., как и за столетие до этого, такая задача еще была преждевременной.

Вновь и по-новому ее поставил Ноам Хомский. Впервые это он сделал в книге «Синтаксические структуры» (1957, этот год часто считается началом новой эпохи в развитии лингвистики). Однако наиболее четко его идеи выражены в книгах «Аспекты теории синтаксиса» (1966) и «Язык и мышление» (1968), к которым я и обращусь, отвлекаясь от последующих изменений его теории, достаточно значительных, но, как представляется, не затронувших ее суть.