Ибн Сина Авиценна

Вся наша жизнь, вся философия человечества — борьба. Каждый миг, каждый шаг этой борьбы — борьба не за ту или иную идею: черную или белую, а за вечное одно — за ЧЕЛОВЕКА. И какие великие головы отчаивались в этой борьбе. Беруни с детства и до глубокой старости видел повсюду войны, великое уничтожение людей и мучительно думал: отчего это зло? Почему? «Природа поступает без разбора, — сказал он однажды сам себе, — действия ее стихийны. Она может дать погибнуть листьям, плодам деревьев и, нарушая таким образом их нормальное развитие, позволяет им погибнуть. То же распространяется и на землю» [223]. И в обществе людей, — с горечью добавляет он, — есть силы стихийного самоистребления, нарушающие его нормальное развитие.

А вот другой страшный документ: «Тигр не убивает леопарда, потому что невозможно трогать своих сородичей, — говорит кореец Пак Чивон. — Да и косулей, оленей, лошадей тигры не убивают так много, как люди. В прошлом году в провинциях Шаньси и Ганьсу [224]во время сильных засух люди убили и съели десятки тысяч себе подобных, А несколько лет назад в провинции Шаньдун во время наводнения тоже было съедено несколько десятков тысяч людей. Но если уж говорить о том, что люди убивают друг друга, то можно разве что-нибудь сравнить с эпохой „Весны и Осени“, когда люди вели 17 войн за правду и 30 — для отмщения врагу».

— ограда зло, — рисует Беруни китайский иероглиф.

— человек.

— «Я» по-китайски.

Ахеменидский царь Дарий написал на Бехистунской скале: «Восстали мидяне. Их вождю… я отрезал нос, уши и язык, и выколол глаза, и повесил. Посадил на кол в Эктабанах [225]восставших». А когда осадил он Вавилон, вавилоняне стали убивать женщин и детей — лишние рты, но Дарий перекрыл реку Тигр и смыл, открыв плотины, оставшихся в живых, а три тысячи самых отважных, снятых со стен, посадил на кол.

Моавский царь в VII веке до н. э. ради сохранения независимости своего маленького, с кулачок, государства сжег на верху крепостной степы на глазах врага своего только что родившегося первенца, вымаливая таким образом у бога победу. Враг, потрясенный, снял осаду и ушел…

Я пришёл плакать

человек — зло

Ассирийский царь Ашшурбанипал — цвет ассирийской расы, более 500 лет державший мертвой хваткой мир, спустился из библиотеки (самой лучшей в мире, где провел день среди благородных глиняных книг) в сад пировать с женой, а для усиления радости слышать смех любимой женщины, ощущать близость ее рядом с собой велел привести пленных и сдирать с них кожу. Потом запряг в колесницу четырех пленных царей и поехал любоваться природой.

Царь Мидии Киаксар пригласил на пир царя скифов, с которым побратался много лет назад на крови и вине. Напоив его и его народ, начал всех убивать…

История нисходит вниз. — говорит Вивекананда [226].

— От святой белой касты брахманов

крови воинов (кшатриев),

к золоту капиталистов (вайшья),

к черному невежеству слуг (шудр).

На своем пути от света к тьме человечество, наконец, доходит до такой растраты морального потенциала, так запутывается в неразрешаемых проблемах, противоречиях и конфликтах, что единственный выход для себя видит во всеобщей гибели.

До каких нор мы будем делать друг другу зло
И неприятности? Не лучше ли нам подняться к создателю Вселенной?

— размышляет Фараби.

«Гни спину перед начальником твоим, и дом твой будет процветать, — учит глиняная египетская табличка, пролежавшая в земле пять тысяч лет.»

Горящий уголек движется по губам человека, ведомый божьей рукой, кричит предание. Губы говорят: «Последнее очищение будет огнем». И вторит ему «Авеста»: «Потечет на землю расплавленный металл». «Опрокинулась жизнь, — смеются глиняные таблички Египта, — падают деревья. Смерть стоит подобно выздоровлению».

Весенняя гроза, ребёнок пашет поле. Ступает голыми ножками по земле, погоняя вола, А рядом идет старик и горько плачет. Как безумный оборачивается назад, и рыданья его при этом усиливаются.

— Волнение охватило нас, — рассказывает Ибн Сина крестьянину Али, лежащему на соломе в Арке, в канахане, приготовившемуся уже к смерти. — Мы спешились, подошли к старику, поклонились.

— Можете ли вы снять бремя с моей души? — закричал он, заливаясь слезами. Сердца наши сжались, ибо ист ничего страшнее на свете, чем плачущий старик.

— Конечно, — ответили мы и вынули золото из всех наших кошельков.

Но он и не взглянул на золото.

— Запала мне сегодня в сердце Мысль, — стал он говорить. — А что, если бог, сотворив мир, не сотворил в нем ни единой твари? А наполнил мир просом, старик разжал ладонь, просо просыпалось на землю… — Целиком заполнил: с востока до запада, от неба до земли. И сотворил одну только птицу! Семург… И сказал ей: «Раз в 1000 лет ты можешь склевать одно зерно». Затем сотворил бы меня или вас, вложил бы в грудь горение этой тайны, и сказал: «Пока птица не очистит от проса весь мир, ты не достигнешь цели и будешь тосковать и мучиться…» Что все это значит?! Какую цель я должен достигнуть?!