Ибн Сина Авиценна

Деятельный разум «венчает род живых существ», — пишет Ибн Сина в книге «Указания наставления». — В Деятельном разуме «человеческая потенция уже уподобляется ПЕРВЫМ НАЧАЛАМ ВСЕГО СУЩЕГО» (!). К четырем первоначалам мира: вода, огонь, воздух, земля — Ибн Сина прибавляет… человеческий разум который может ВЛИЯТЬ на космос и мир. Ничто не пропадает… Ни одно движение человеческой мысли, «Функция вместилища, по мысли Ибн Сины, есть функция субстанции (!). И деятельность вместилища направлена на создание совершенств в тех случаях, когда она утрачиваются, чтобы осуществлялось управление мудрым порядком в мире».

Поистине, Ибн Сина достоин самого низкого поклона.

Итак, Деятельный разум — посредник между Первопричиной (богом) и человеком. «Первопричина переходит в Деятельный разум, — объясняет это учение Фараби в Ибн Сины М. Хайруллаев, — Деятельный же разум связан с человеческой душой, душа — с телом, и, таким образом, свойство „божественной жизни“ переходит к… материн, человеку (!) („О, ужас! — сказал бы Бурханиддин. — Получается, что сущность человека, его разум становятся…. вечным! А вечным может быть только бог“.).

Перед нами — все тот же пантеизм. А бессмертие разума означает бессмертие человеческого рода. Бессмертие Деятельного разума есть, таким образом, не что иное, как вечное возрождение человечества и непрерывность цивилизации».

Вот такой сотворен Ибн Синой гимн разуму — обыкновенному человеческому разуму. Поистине, гуманизм его беспределен: вся его философия — гимн природе, человеку, человеческому разуму. Фактически его учение о слиянии человеческого разума с Деятельным разумом, если перевести его со средневекового языка на современный, звучит так: «Человек не вечен, но лучшие результаты деятельности его разума, вливаясь в общий поток духовных благ, превращаются в вечность. Выработанные им лучшие нравственные и интеллектуальные качества, мечты, идеалы подхватываются последующими поколениями и вдохновляют их на подвиги, на борьбу за счастливую жизнь. И все хорошее, что остается после каждого человека, каждого поколения, является их счастьем, их вкладом в дальнейшее усовершенствование общечеловеческой культуры, в борьбу за общечеловеческое счастье». [230]

Подводя итог, можно сказать: «Ибн Сина в своих последних книгах, — продолжает М. Хайруллаев, — зафиксировал важнейшие явления в идейной жизни своей эпохи: широко распространенные в средневековье мистику и суфийское учение. И что ценно для нас, — вычленил их из остальных идейных течений эпохи, выявил еретический их (оппозиционный) характер по отношению к ортодоксальному исламу (Халладж, Харакани!), поставил в один лагерь с философ ней, противопоставившей, себя, говоря словами Ибн Сины, остальному миру „ЛЖИ и насилия“, а тех, кто искренен и правдив в обращения своем к Истине, чист помыслами и добродетельностью — „юродствующим лжефилософам и остальному сброду“.

Такая оценка мистики и суфийского учения в устах выдающегося ученого-энциклопедиста еще раз подчеркивает важность и актуальность глубокого изучения идейных основ и социальной роли суфизма в мистики в условиях средневекового Востока».

Птицы — это человеческое в Космосе. Сократ, Аристотель, Данте, Лао-цзы, Фараби, Ибн Сина — они уже там.

Они уже строят человеческое в Космосе. Мы же все еще на первых ступенях Иерархии. Великие души ушедших подарили нам молнии своих откровений, и мы движемся в кратком свете их, на мгновение осветившем полную тьму.

— Человек не может сразу выйти из тьмы на ослепительный свет, — говорил Ибн Сине Масихи. — Он должен постепенно привыкать к нему. Почему Иисус после воскрешения простил самого близкого своего друга Петра, трижды предавшего его накануне казни? Потому, что понял: к ослепительному свету надо приручать постепенно. И хоть горько предательство друга, хоть спрашивает трижды со слезами в голосе «Ты друг мне?», все Же прощает его.

Совершенные ждут несовершенных. Ибн Сина ждет Махмуда. И потому нигде не сказал о нем ни слова осуждения.

Птицы должны ВСЕ ВМЕСТЕ выйти из клетки и взлететь в небо.

Великие души, Великие умы — достоян не не только человечества, но и Вселенной, считает Ибн Сина. Они алмазным облаком стоят над нами, увеличивая нашу сущность. Там — бессмертный сплав Знания и Любви.

— Остановись, Хусайн, — молит взглядом Али. — Мне не догнать твоей Мысли. Будь добр, оглянись! Неужели Мысль для тебя главнее человека.

Ибн Сина оборачивается…

Отталкивая Али, выходит на дорогу В смотрит на Ибн Сину исфаханский эмир — Ала ад-давля. Али с жалостью осознает пропасть между царским достоинством эмира, — случайно выпавший в земной лотерее выигрыш — и ничтожеством его положения перед усталым взглядом Вечности, «Не тревожь Ибн Сину, — хочет сказать Али эмиру. — Как ты можешь тревожить его, когда надо перед ним молчать, только молчать. Посмотрит он на тебя, услышь ого взглядом и взглядом ему ответь. А говорить перед ним… О, какую надо иметь смелость, чтобы говорить перед ним!».