Ибн Сина Авиценна

Вот дом матери… Здесь содержатся девушки, только что доставленные в Арк. Дальше, налево, сидит и своем доме-тюрьме Сиддик-хан, направо — сын. Прямо — стена. Слева от нее — кладбище и тайный колодец, куда спускали неугодных царедворцев. Справа — дома гузарских царевичей и пороховой склад. Нет, не хотелось туда идти. Вернулся.

В корихане 60 мул, по очереди сменяя друг друга, читали Коран, Вот и сейчас как раз звучит место из четвертой суры:

«Люди! Бойтесь вашего господина, который сотворил вас из одной души!..» И вдруг чей-то взволнованный голос вставил ни о того ни с сего 190-ю строчку из третьей суры: «Господи! Защити нас от наказания огнем!»

— «Нервничают муллы, — додумал эмир. — И им страшно!»

Ночью собрал приближенных, — Хочу выслушать ваш совет относительно того, куда мне бежать? И через какие ворота?

Все обомлели, хотя каждый давно уже держал осёдланных лошадей в потайном месте за южными воротами. Посоветовали бежать через южные ворота в Афганистан.

— Я так и сделаю. Спасибо, Прощайте!

Майор Бейли рассвирепел.

— Ну и глупец же вы! Ведь среди присутствующих, конечно же, был агент красных! Теперь я не смогу с нами вместе бежать!

Эмир рассмеялся.

— Когда вашей Англии еще не было, цари разрешали здесь подобные вопросы как самые обыкновенные.

Больше он ему ничего не сказал, потому что англичанину этому тоже не верил. Верил только двум своим и старым слугам, державшим ночью около него, спящего, свет. Знал: эти двое ни за какие богатства мира не продадут его голову. Они затравлены жизнью настолько, что без хозяина, с одною только свободой, жить уже не могут. Да и чисто по-человечески любили эмира, как в он их любил, потому что все трое были очень одиноки на этом свете и знали это друг про друга.

Все трое решили объявить приближенным, что эмир поедет на юг через южные ворота — пусть ставят там засаду! — а сами спустятся по потайному колодцу на северную сторону Арка в через северные болота, по северным дорогам, в обход, проберутся в Гиссар, а оттуда в Афганистан.

Пришел Миллер и листком телеграммы. Фрунзе и Варшаве нет.

«Все. Я погиб», — похолодел эмир. И вызвал Бурханиддина.

Велел завтра же устроить казнь. «В обшей суматохе я и сбегу».

Оставшись один, тяжело, опустился на колени и и искренне, со слезами на глазах, читать Коран.

Бурханиддин-махдум разослал, глашатаев по всем улицам.

Завтра казнь!

Когда ехал домой, ударил ему в спину стих:

К лицу верховного судьи свой взгляд когда приближу,
И глиняный кувшин с вином прокисшим вежу!

И еще один — про отца Бурханиддина. Тот тоже был главным судьей, а сменил его Бако-ходжа, который поднимал эмира на войлоке. Отец Бурханиддина плохо видел, а Бако-ходжа плохо слышал. И потому народ сочинил такой стих:

Из двух змирских слуг тот слеп, а этот глух, но оба,
Презревши зрение и слух, закон блюдут до гроба.

«Когда ругают тебя — это еще не беда, — подумал Бурханиддин. — Но когда ругают тебя через твоего отца… считан, ты выброшен из жизни».

Бурханиддин был редчайшего ума человек. И обладал благородными качествами души, когда дело не касалось службы. В присутствии же эмира он тотчас из благородного человека превращался в благородную собаку. Бурханиддин сострадал народу, но так ничего за всю свою жизнь и не сделал для него. А тут еще участие этом фарсе…

Не ускорив шага, не опустив головы, под градом насмешек он доехал до дома, осторожно притворил дверь и вдруг упал на чистую, обрызганную водой, выложенную плитами — дорожку, ведущую в ухоженный, наполненный розами сад. Упал, потому что увидел… разрушенным свой дом, а себя — мертвым на развалинах его.

Комок черноты сжал горло.

Муса-ходжа ходил несколько раз по потайному ходу к Али, но, как ни — уговаривал его бежать, слышал в ответ отказ. Вернувшись к себе, лег на пол и больше не поднимался. Теперь для него существовали только звуки. По звукам он ждал той минуты, когда оборвется жизнь Али — милого, отмеченного Роком, Искренностью Я Благородством крестьянина, ставшего ему дороже сына.

«Ученые видят два выхода из жизни и смерти, — вспоминает Али слова Ибн Сины, — добровольный и естественный».

… Али лежит с закрытыми глазами в грязи, в канахане, стучится мыслью то к Ибн Сине, то к Беруни, — прощается с ними.

Вот 75-йетний Беруни. Али видит, как он плачет над трактатом «Об освобождении от страха смерти», написанным другом его души — Ибн Синой, умершим десять лет и назад, Беруни одинок. Мужественно ждет конца. Думает о и тех, кто придет после него. «Господи! — молит он бога. — Заставь невежд вкусить позор в сей жизни, ниспошли им откровение об их обольщении, чтобы новым Ибн Синам, новым Беруни жилось легче».

Улыбнулся, вспомнив свое имя, — Абу Райхан… Раб-хан — растение, чей запах разносится далеко по земле, и Как бы он хотел, чтобы и его учение разнеслось далеко и по миру и долго бы держалось в нем! Чтобы сдружило оно народы, сделало их братьями одной семьи.