Ибо не ведают, что творят

Опять забегая вперед, скажу: командировки от «Правды» (всего их было четыре) были ну просто чрезвычайно полезны. Хотя очерков опубликовано в самой «Правде» только три (последний, четвертый, материал – о Латвии – «не прошел»), а один – на материале от «правдинской» командировки – в «Литературной газете». Но и этого хватило на то, чтобы весьма поднять мой «рейтинг» (главным образом, естественно, у властей). В результате и Литгазета посылала меня в командировки (но не от отдела писем теперь), и в ней тоже было напечатано несколько моих очерков (увы, не повесть «Высшая мера»)… Но главное, опять же не это. Главное: именно на основе впечатлений от «правдинских» поездок я вскоре начал писать и вовсе глобальное свое сочинение – большое социально-художественное эссе «Постижение». Оно, как я уже говорил, не опубликовано до сих пор, хотя одна очень неглупая женщина, прочитавшая его, сказала: «В России начнутся настоящие перемены только тогда, когда такие вещи, как твое «Постижение» будут, наконец, опубликованы». Может быть, она права?

Крыло Системы…

Чего добивался Мартин Иден? Чтобы выразить свое отношение к жизни. Чтобы его книгами зачитывались, чтобы их издавали и покупали. Того же, думаю, добивались и все настоящие писатели русские.

Для большинства же советских писателей главным, как я понял, было не это. Для любого писателя важно, конечно, чтобы книги его издавали и покупали. Но чтобы ими зачитывались? Для советского писателя это вовсе не обязательно. Главное для него: книги, должны быть «проходными»! То есть угодны властям, не раздражающие их. Даже не столько книги, сколько сам писатель должен быть угоден властям. Тогда книги его будут издаваться часто и большими тиражами – независимо от того, зачитываются ими читатели или не зачитываются, покупают их или не покупают. А раз большие тиражи, значит и гонорары… И далеко не только гонорары – а и постоянные поездки за рубеж, выгодные творческие командировки, всевозможные привилегии и прочая, прочая.

А быть угодным властям, согласитесь, несравнимо легче, чем писать действительно достойные книги. Так что советским писателям, было, конечно же, намного легче, чем писателям русским или когда-то Мартину Идену в пресловутой Америке. Но это – советским писателям. А не российским, украинским, латышским и так далее. То есть не тем, кто осознавал себя как-никак наследником, а, следовательно, и продолжателем традиций литературы правдивой, честной – классической! – а потому не считал для себя возможным врать, подличать, лебезить, становиться «преторианцем», то есть литературным холопом.

Почему я принял приглашение Виталия Степанова и поехал в командировку от «Правды», я объяснил. Чем это было полезно в творческом отношении, сказал тоже. И в своем очерке я ни в одной фразе не изменил себе. Но самое любопытное – непривычное! – для меня было в другом.

После выхода первого же правдинского очерка я вдруг почувствовал, что отношение ко мне изменилось резко. Словно насупленное, сердитое лицо Системы вдруг изменило свое выражение. У меня возникло даже такое ощущение, что Система мне… чуть ли не улыбнулась! Нет, «Высшую меру» в Литгазете не печатали все равно, однако…

Уже говорил, что в Союз Писателей меня приняли «вне очереди» и даже «единогласно» – за единственную книжечку «Листья». Правда, наверняка сыграл немалую роль тот существенный факт, что предисловие к «первой книжке молодого автора» написал не кто-нибудь, а Юрий Валентинович Трифонов, который в то время был весьма уважаем в среде советской интеллигенции. А тут еще у меня и очерк в «Правде», причем не проститутский вовсе, вполне нормальный… А тут еще – ко всему прочему – сменилась власть в Московской писательской организации… Первым секретарем ее стал Александр Рекемчук, человек, очевидно, порядочный и, к тому же, хороший знакомый, как я думаю, Юрия Валентиновича Трифонова. И вот первый – и пока единственный! – раз в жизни я вдруг ощутил себя под отеческим крылом Советской Системы…

А было так. И Валентина Михайловна Курганова, и Юрий Валентинович Трифонов знали, что живу я в коммуналке, в старом доме. Об этом же узнал и Виталий Андреевич Степанов из «Правды». Знали они также, что с соседями у меня проблемы (о чем я честно написал потом в своей «Пирамиде»). И когда вышел очерк в «Правде», а я уже был членом Союза Писателей, раздался вдруг у меня в коридоре телефонный звонок. И не откуда-нибудь, а из Секретариата Московской писательской организации. Меня приглашали на заседание Жилищной комиссии! Совершенно обалдевший, ни на что, естественно, не рассчитывающий, я туда отправился…

Того, что произошло в дальнейшем, я видимо, никогда не забуду, потому что это было ну точно как счастливый сон, который хотя и ничем не разрешился, но был так приятен…