Ибо прежнее прошло. Роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе

- Иван, послушай. Все это ерунда, кому они нужны - эти картины? Все, что можно, давно уже написано на свете. Один таджик на той неделе подарил мне порошок. Сказал: хочешь увидеть рай - понюхай. Я взял немного. А землекопы наши ухмыляются. Понюхай, говорят, увидишь - только назад уже не вернешься. Я спрашивал у доктора. Он говорит, что с первого раза привыкаешь и больше не можешь без этого. Мол, таджик для того и дал бесплатно, чтобы потом за деньги продавать. Но если рай, Иван, зачем без этого? Ты хочешь вместе со мной?

Я ответил - нет. Я сердито пробубнил что-то насчет бесплатных пирожных, бесплатного сыра в мышеловке, а сам поспешил уйти подальше - от него и от порошка.

Но в этот же день я не выдержал. Уже и вечер как-будто был позади, когда руки мои словно бы сами потянулись вдруг к тумбочке, достали из нее портсигар, скрутили самокрутку. И эта самокрутка - ничем не отличавшаяся от прочих - даже и размером поменьше, чем обычно - сотворила со мной нечто, что выбило почву из-под всех моих представлений об этом мире. Вскоре я почувствовал вдруг, что блаженство - блаженство на этот раз какое-то беспричинное, абстрактное, не связанное ни с чем в моем теле - переполняет меня так, как никогда прежде. Наверное, с полчаса я просто сидел на месте и улыбался от счастья. А через полчаса я ушел из этого мира. И я не берусь описать вам, где я был тогда - полагаю, что описать это невозможно. Могу сказать только, что путешествие это началось с путешествия по Земле, с путешествия во времени, но привело оно меня в другой, в неизвестный мир. И радость, которую я испытывал при этом, была нечеловеческой радостью. Единственная мысль, сохранявшаяся во мне от мира, из которого я ушел, была - насколько же скучен он, насколько убого и тускло мы живем. Я не хотел возвращаться. Я знал, что в этом мире больше ничто и никогда не будет мне интересно. Я знал, что не смогу уже ни работать, ни жить, как другие люди, потому что каждую минуту я буду помнить, насколько же серо я живу.

Меня спас в тот вечер сам Господь. Другого объяснения у меня нет. Когда я вернулся в свою палатку - я был еще не вполне в себе - снаружи ее говорил репродуктор. Я не знаю, кто и почему включил его почти уже ночью - обыкновенно всегда в это время бывал он давно отключен. Передавали какую-то радиопьесу или я уж не знаю, что. Я разобрал из нее только одну фразу. Но едва услышав ее, я знал, что обращена она именно ко мне. Фразу эту я запомнил дословно и навсегда:

- От выбора, который ты сделаешь сегодня, - спокойно и, показалось мне, властно, произнес голос в репродукторе, зависит вся твоя жизнь.

И тогда я очнулся. Я вдруг взглянул на себя со стороны. Я понял, что для того, что случилось со мной в этот час, существует во всех языках одно слово - соблазн. Я осознал, что действительно стою теперь на самой главной развилке своей жизни и, если сделаю еще хоть шаг в ту сторону, назад уже никогда не вернусь. Я осознал вдруг, что готов был навсегда отречься от неизвестного мне смысла моей жизни, от собственной своей души.

Тогда дрожащими руками я достал из тумбочки табакерку, вышел на улицу, высыпал коноплю на землю и принялся жечь ее. Она очень неохотно горела. Я извел коробок спичек, прежде чем превратил ее в золу. Золу эту я втоптал в рыхлую землю, вернулся в палатку, повалился на кровать и сколько-то времени пролежал без движения и без мысли. В этот раз оказалось во мне и что-то наподобие похмелья - мозги мои работали туго, разум словно бы укутан был мягким туманом.

Может быть, через час или даже больше я вдруг подскочил на кровати, выбежал из палатки и бросился в палатку к Гере. В ней было темно. Войдя, я подошел к его кровати, и увидел, что он лежит на ней; но спит ли, я не мог еще различить. Я стоял над ним, привыкая к темноте и размышляя, стоит ли попробовать потихоньку выкрасть порошок из его тумбочки. Но вдруг он заговорил. Голос его был спокойный-спокойный.

- Я видел рай, Иван, - сказал он. - Я видел рай. Ты не знаешь, что это такое. Ты представить себе не можешь, что это такое. Я летал между звезд и планет, я мог заглянуть на любую из них. Я видел всю вселенную, все миры ее - как же они прекрасны! Наша Земля, Иван, - это помойка мироздания, отхожее место ее. Почему мы попали сюда? За что? Здесь нечего делать, Иван. Здесь нужно только умереть поскорее. О них, об этих мирах - вот о чем надо бы писать картины. Да только кто их поймет?

- Где порошок? - спросил я его.

- Ты тоже решился? У меня не осталось. Завтра купим еще.

На следующий день я убедил начальника экспедиции в необходимости отправить нас с Герой в Москву - вместе с партией археологических находок. Он подписал приказ, и мы уехали. Но мне потребовалось еще месяца два, чтобы прийти в себя перестать ежедневно думать об этой траве. Я стал тогда верить в дьявола. В то, что некий злой дух расставляет для нас ловушки на этой Земле. У меня не было тогда другого объяснения. И только много спустя, когда уже составил я себе представление о мире, где мы живем, я понял, что дьявол тут не при чем.