Ибо сильна, как смерть, любовь…

— Я как раз смотрел на баржу, когда это случилось, — испуганно говорил он. — Мне мама велела с младшего брата глаз не спускать, ну я и смотрел туда, где он был. А он полез на баржу, захотел спрыгнуть с нее. И я видел, как Энрико подошел к краю и хотел уже прыгать, как вдруг как будто бы зацепился за что-то, покачнулся и упал вниз. А там есть такой выступ сбоку, железный, он об него и стукнулся головой. А потом упал в воду и не выплыл. Все бросились туда, вытащили его, а у него вся голова проломлена, и кровь там везде, и, в общем, он уже был мертвый, — шепотом закончил он свой рассказ.

Ну, вот, опять зацепился, да что же это такое творится, негромко заговорили все. Да, за что же такое там можно было зацепиться?

— А я вам говорю, что зацепиться там было не за что, — не выдержав громко сказал Здоровяк Томазо. — Эта баржа стоит здесь столько, сколько я себя помню. Я сам с нее нырял, когда был мальчишкой, и все ныряли, и никогда ни с кем ничего не случалось.

— Верно, верно, — поддержали его остальные, — мы тоже прыгали с нее. Там абсолютно ничего нет, все гладко, мы тоже там были.

— А вот чего я еще никак не пойму, — задумчиво прибавил старый Риго, — это чего он вообще вдруг полез на эту баржу. Там только одни мальчишки прыгают. Никто из взрослых парней туда не лезет, а тем более такой серьезный парень, как Энрико и вообще никогда к ней не подходил.

— Да, точно, — снова заволновалась толпа. — Очень странно, что он вдруг решил прыгнуть с баржи. Это совсем не похоже на него.

— А я говорю, — продолжил Риго, воодушевленный общей поддержкой, — что здесь дело нечисто. Его что-то повело туда, чтобы он нашел там свою смерть. Вот и Бартоломео тоже вдруг решил еще зачем-то воды набрать. А зачем, когда он уже и катер мыть закончил. Так вот, это кто-то наложил какое-то проклятие на нашу деревню.

Я почувствовал, как у меня по спине поползли крупные капли пота. Слава богу, что никто из них не знает о портрете, иначе не сносить бы мне головы. А тут еще мать Энрико подняла голову, и, увидев меня закричала.

— Марио, Марио, как же это случилось? Он же к тебе пошел с утра, сказал, что ему нужно с тобой серьезно поговорить. Как же он очутился на пляже? А где же ты был, когда это случилось?

— Я пошел в аптеку купить лекарство для отца, а он остался ждать меня на пляже, — с трудом выдавил я из себя. — Я только сейчас вернулся…

Она, видно, совсем обезумела, потому что вдруг вцепилась в мою руку и снова закричала.

— О чем он хотел поговорить с тобой? Зачем он пошел к тебе?

Непонятно, зачем ей было это надо знать, ничем ей это уже не могло помочь, но все смотрели на меня, и мне пришлось что-то отвечать.

— Я просил его узнать в университете, сохранилось ли за мной еще право на стипендию, и он спросил там. И еще он хотел сказать мне, что я, может быть, смогу работать по вечерам, и посылать деньги родителям, — нашелся я, вспомнив, что несколько месяцев назад у нас действительно был такой разговор с Энрико.

— Вот, — закричала она, — вот такой был мой сын. Он всегда думал о других, он всегда хотел помочь всем, и вот теперь он лежит мертвый, и никто не может ему помочь.

Воспользовавшись тем, что она отпустила меня, я постарался отойти в сторону и скрыться в толпе. С перепугу мне показалось, что все с подозрением и осуждением смотрят на меня.

— Пойди, присядь где-нибудь и попей воды, — с сочувствием сказала мне наша соседка, тетушка Клаудиа. — На тебе лица нет. И чего это она к тебе прицепилась?

— Не знаю, — стуча зубами ответил я. — Я его на пляж не посылал.

— Да ты не обращай внимания, это она с горя совсем рехнулась. Ее можно понять. Такого сына ни с того ни с сего потеряла. Ну да твоей вины в том нет. Пойдем домой, что-то мне тоже уже невмоготу этот плач слышать. Второй день подряд, это уже чересчур.

А уж как мне это все было невмоготу, она и не представляла. Не то, чтобы я чувствовал вину перед ними, нет, я никого не убивал. И не просил Портрет никого убивать. Это он сам защищал себя. А чего, действительно, они к нему цеплялись, с неожиданным раздражением подумал я. Не лезли бы к нему, он бы их и не трогал, и были бы живые и здоровые до сих пор.