Ибсен. Путь художника

«У тебя такая прямая натура. Честная верная душа», — сказал Вангель Эллиде в первом доверительном разговоре. И она в каком-то смысле осталась верна Неизвестному, хотя в свое время пыталась порвать с ним и вышла замуж за Вангеля. Неизвестный и влечет, и пугает ее. Оттого непосвященным и не понять, что же все-таки ее с ним связывает.

Эллида по-настоящему довольна Вангелем. Она признает, что ей с ним было очень хорошо. Она хотела бы так относиться к Вангелю, как он того заслуживает. Но она чувствует, что это невозможно и что она принадлежит Неизвестному. Точно такие же отношения связывают ее с морем — оно вызывает в ней томление и страх одновременно.

Море становится центральным символом в драме — с ним связан ряд ассоциаций: свобода, путешествие к непознанному, безграничные силы природы в их диком разгуле, неумолимая стихия — все то, что внушает страх и служит причиной для крушения, смерти. Душа Эллиды сформировалась под влиянием жизни в Шоллвикене — и Вангель признает, что с его стороны было безумием забрать ее у моря и увезти в маленький городок во фьордах. Арнхольму он говорит: «Вы обращали внимание, что люди, родившиеся и выросшие у моря, совсем особые люди? Они как будто живут жизнью моря. В их мыслях и чувствах тоже бывают своего рода волнения… приливы, отливы… И они никогда не прививаются на чужой почве…»

Таким образом, возникает вопрос, а сможет ли вообще Эллида «приспособиться» и каких усилий это потребует? Прав ли Вангель, что это невозможно? Понимает ли он, какая борьба происходит у нее в душе? И как много понимает она сама? В любом случае больше, чем ее муж.

Власть, свобода и ответственность

Чувства Вангеля к Эллиде вполне искренние. И все же, столкнувшись с угрозой, исходящей от Неизвестного, он использует в первую очередь свой авторитет — как законный муж Эллиды и как ее врач. С помощью этого двойного авторитета он хочет избавиться от человека, который является его соперником и представляет опасность для его жены.

Когда опасность миновала и Неизвестный уходит из жизни Вангеля и Эллиды, она благодарит его так: «…ты был для меня хорошим врачом. Ты нашел… и отважился применить верное средство… единственное, которое могло помочь мне…»

Вопрос в том, права ли она — был ли он для нее хорошим врачом. Он ведь сам признает, что использовал свои медицинские навыки лишь теперь, в момент реальной опасности, хотя это следовало сделать уже давно.

Вообще он производит неоднозначное впечатление. Поэтому его образ так противоречиво толкуется исследователями творчества Ибсена. Некоторые из них считают Вангеля спившимся врачом, игнорирующим существование как Эллиды, так и собственных дочерей. Другие называют его выдающимся терапевтом, настоящим «предтечей» самого Фрейда.

Он умеет признавать свои ошибки — например, то, что не способствовал душевному развитию Эллиды, а хотел, чтобы она оставалась такой, как была. Сама Эллида обвиняет его в том, что он лишил ее человеческого общения, не давал ей взять на себя никакой ответственности. Оказалось, что у нее нет обязанностей, нет сознательного участия в совместной жизни.

Эллида беспощадно вскрывает все эти проблемы, пытаясь объяснить мужу, что он еще может ее удержать, но его авторитет не простирается до глубин ее души. А там, в подсознании, ею управляет иная сила, и если эта сила повлечет ее к Неизвестному, Вангель не сможет ничего сделать. «И к тому же мне не за что ухватиться, чтобы устоять. Тут дома ничто меня не манит, не привязывает. У меня нет тут корней, Вангель. Дети не принадлежат мне — то есть сердца их. И никогда не принадлежали. При отъезде отсюда, если я уеду или с ним сегодня ночью, или в Шоллвикен завтра утром, — мне не придется даже сдать ни единого ключа… отдать какого-либо распоряжения на будущее время. Вот до чего я была лишена всякой почвы в твоем доме! Стояла совершенно в стороне от всего, с первой минуты, как вступила в него».

Вангель говорит, что хотел сделать как лучше, лучше для нее. Она отвечает: «О да, Вангель, я хорошо знаю. Но вот и возмездие за это. Кара. Теперь меня ничто не связывает… не удерживает и не поддерживает… Я не чувствую никакого влечения к тому, что должно было быть нашим общим сокровенным достоянием».

Поразительно, что Эллида упоминает здесь совершенно иное влечение и другую привязанность — не те, что влекли ее к Неизвестному. Направленная вовнутрь привязанность могла бы послужить противодействием ее страстному стремлению вовне. Слова Эллиды выражают глубокую потребность в этом. А Вангель между тем признается, что в Эллиде есть нечто такое, чего он не в силах понять, — именно это делает ее столь интересной, столь притягательной — и одновременно пугающей: «И в тебе есть эта жуть. Ты пугаешь и манишь».