Идеаль

– Я этот телевизор, чтоб ему пусто было, на дух не переношу.

– И правильно делаешь, – уже без смеха отозвался Сэм Фрост.

– Но может, если б я уступил немного, она бы тоже мне могла уступить. – Он пожевал губами. В его памяти опять прозвучали слова жены: «Ах, Джеймс, Джеймс». Как она при этом выглядела, когда так говорила, он представить себе сейчас не мог. Среди всего этого смеха и говора он даже и голос не уверен был, что вспоминает правильно. Он помнил сани для перевозки камней, сколоченные его дедом, когда ему, Джеймсу, было четыре года; помнил каждый проблеск, каждый язычок белого пламени, и как небо возвышалось, синее и спокойное, когда горела силосная башня, а ему было девять лет; помнил каждую половицу и бочку, каждый кирпич их домашней сахароварни, когда ему было десять, а вот лицо жены от его памяти ускользало.

– Женщинам доверять нельзя, – многозначительно произнес Билл Партридж.

– Особливо твоей сестрице, – добавил Сэм Фрост и подмигнул.

– Вы о чем это? – не понял Джеймс.

Подошла Эмили, принесла всем по бутылке. И спросила, сгребая со стола монеты:

– Еще, может, какие будут заказы?

Джеймс, с запинкой, сказал:

– Почем станет бутылка вина?

Она недоуменно вытаращила глаза:

– Вам карту вин принести?

– Карта мне не нужна, я хочу знать цену.

– Есть три доллара бутылка, если желаете, – ответила Эмили. – «Тейлор». Вам красного?

– Беру, – сказал он чуть ли не сердито, потрясенный дороговизной. – Красного. – Он обвел взглядом остальных: – Кто-нибудь хочет стаканчик?

Они заулыбались смущенно, пожали плечами, покачали головами. Как говорящие лошади, которых он видел один раз в детстве во время каких-то выборов. Ему только теперь пришло в голову усомниться, что лошади были действительно говорящие. Ясно, нет, подумал он и теперь, спустя шестьдесят лет, ощутил себя одураченным.

– Тогда мне одному, – распорядился он. Эмили отошла, и он вполголоса объяснил, пригнувшись над столом: – Запор у меня. – И строго посмотрел перед собой.

По ногам у него потянул сквозняк и завихрился вокруг – кто-то вошел или вышел. Джеймс оглянулся на дверь. На пороге стояли две студентки. Здешние, беннингтонские, – их всегда за версту угадаешь. Обычно они держатся в тени Антониевой горы: проводят время в «Деревенском трактире» и крутят романы с монтерами. Девушки стояли и хлопали глазами, привыкали к полутьме, одна пухленькая, в сером пальто с шарфом и в темно-зеленом берете, веки тяжелые, толстые губы – еврейка; другая высокая, хорошенькая, только какая-то полая, будто пустой ящик. Стоит, что твоя красотка с журнальной обложки или с рекламы готового платья, одну ножку выставила, стройную, как у лани, руки в карманах длинного коричневого кожаного жакета. Джеймс с усилием отвел глаза, пожевал губами, пососал свои вставные зубы.

– Ну и ну, – сказал Сэм Фрост и подмигнул.

Тут одна из девушек у него за спиной что-то сказала, гораздо ближе, чем можно было ожидать, и Джеймс опять немного повернул голову. Они подошли к столику, где сидели приезжие, и теперь здоровались. Высокая протягивала ручку седобородому, а чернявый их знакомил. «Я все ваши книги прочла», – говорила девушка. Бородач вскочил, едва не опрокинул стул, по-шутовски ухватил ее ручку обеими лапами. Все стали знакомиться. Тот, со смешными ушами, оказался тоже писателем. Тут подошла Эмили с вином и плеснула на донышко Джеймсу в стакан. Он знаком показал, чтобы наливала полный, и двинул к ней по столу три доллара и двадцать пять центов. Сэм Партридж что-то ворчал про «перемены к худшему», но Джеймс не слушал. Он прислушивался, навострив уши, точно пес, к разговору за столиком у приезжих и к голосам беннингтонских студенток, вычленяя их из общего шума.

Студентки теперь протиснулись мимо приезжих к тому столику, за которым сидели трое здешних парней. Голос пухленькой спросил:

– Вы, ребята, не потеснитесь?

Темноволосый парень – Элберт, вот как его зовут, вспомнил старик, – отозвался:

– Что, медведь, что ли, в лесу покакал?

Джеймс отхлебнул вина. Вкус оказался лучше, чем он ожидал, и напоминал что-то давнее и очень для него важное, но что именно – он никак не мог в памяти ухватить. Отхлебнул еще – и со зла на весь свет, на утрату своего прошлого опрокинул и осушил стакан до дна.

– Хорошее вино? – спросил Генри. Он сидел, держась за край столешницы, выставив вперед квадратное, лупоглазое лицо, словно первый раз в жизни видел, как человек пьет вино.

– Хочешь попробовать?

Генри вскинул руки, как бы оттолкнулся ладонями.

Пухленькая студентка спросила:

– А какие у вас интересы?

Джеймс Пейдж опять повернул голову и посмотрел. Она разговаривала с молодым Грэхемом. Пальто она скинула, и молодой Грэхем ее разглядывал.

– Хотите знать? – ухмыляясь, отозвался он.

– Иначе бы не спрашивала.

Высокая вскинула голову и оглядела Элберта.

– Ты что, серьезно? – спросила она.

Приезжие у себя за столиком собирали чеки, готовились уходить.

– Еще по одной! – воскликнул бородач.

Рыжеволосая женщина наклонилась к нему, она улыбалась, но голос у нее, старик чувствовал, хотя и не мог слышать, был как лед.