Идеаль

Что он при этом подразумевал, эти два слепых глупца даже не догадывались. Поняли только, что от несчастного случая у него произошло временное затмение рассудка, в чем он и сам впоследствии убедился. А он подразумевал, что на душе у него сейчас черно, как в могиле, и на то есть причина: пикап был незастрахован. Всю жизнь он вкалывал как последний раб – и все-таки остался беднее церковной мыши, не мог даже внести страховку за какой-то подержанный пикап; и к тому же он стар, и хвор, и все у него болит; и что раньше придавало его жизни смысл, все теперь утрачено, пропало, будто и не было: своего несчастного первенца он убил и застрелился бы тогда же, если бы не надо было еще заботиться о других; а эти богатые, самодовольные проповедники стоят и смотрят свысока, как прогорает вся его жизнь. Стоят вон в начищенных штиблетиках, в городских пиджаках, оба небось иммигранты – один-то точно, – они живут за счет бога своего выдуманного и едят тук земли и смеются, глядя, как его жизнь прогорает к чертовой матери, а позади них на дороге толпятся зеваки; у него вот жизнь порушена, а им будто балаган: машины с включенными фарами, и синяя мигалка на крыше полицейского автомобиля бросает отсветы вверх по склону, где среди деревьев – кладбище, и могильные камни такие же белесые, как столбы ограждения, которые он своротил, и под каждым камнем останки какого-то бедного страдальца – подумать только! только представить себе! – тысячи, тысячи кладбищ, и в каждой могиле – бедный горемыка, проживший жизнь, полную потерь, предательства, лжи и обманутых надежд…

Подразумевал он при этом, что сестру свою он застрелит.

Мексиканец сказал:

– Дайте-ка я вас перенесу, мистер Пейдж. Здесь круто, а вы босиком.

С дороги крикнул Эд Томас:

– Он не пострадал?

Пастор помахал рукой:

– Все в порядке! Несколько царапин – вот и все!

Мексиканец раскорячился, как огромная лягушка, чтобы Джеймс Пейдж мог взобраться к нему на спину.

– Вше в порядке! – как безумный кричал старик, размахивая дрожащими, бескостными руками, и ненависть синим огнем полыхала у него в глазах. – У меня вше в порядке!

4

Они расступились и жались по стенам кухни, выпучив глаза и разинув рты от страха. Эстелл за столом не смогла подняться, она вскрикнула, и палки ее со стуком упали на пол.

Мексиканец сощурил индейские глаза, только ночная темь проглядывала в узких щелках.

– Мистер Пейдж, – сказал он, – дайте мне ружье.

– Отец, ради бога! – просительно произнесла Джинни.

Он стоял твердо – если не считать дрожи, которая била его, как молотилка, била так сильно, что как бы не спустить курок случайно, не своей волей. Стоял и водил дулом дробовика из стороны в сторону, чтобы не вздумали соваться, а вся кухня была красная, словно глаза ему залило кровью. Дышал он с трудом, через разбитый рот, и крик его звучал, срываясь, как чужой даже на его собственное ухо:

– Вон! Вше убирайтешь! Вон иж моего дома!

– Мистер Пейдж, – проговорил мексиканец и сделал один шаг.

Он вскинул дробовик к плечу и нацелился прямо в мексиканца.

– Жделай еще только шаг, шволочь, я тебе голову ражможжу!

Мексиканец подумал и решил ему поверить.

– Отец, бога ради! – кричала Джинни. – Ты с ума сошел!

Она стояла, обеими руками обхватив Дикки, а мальчик смотрел во все глаза, не мигая.

– Не с ума сошел, – сказала Рут Томас, – а просто напился.

– Не наседайте на него, – распорядился Саллин пастор, раскинув руки, словно хотел его защитить. – Он пережил страшное потрясение. Вот он успокоится, и тогда…

Эд Томас держался рукой за сердце, глотал воздух и стонал.

– Милосердный отец небесный, – сильно дрожа, прошептала Эстелл. – Все я виновата.

– Что здесь такое? – спросила Марджори Фелпс, приоткрывая дверь и подпрыгивая, чтобы лучше видеть.

– Не входи, – бросил ей кто-то.

Льюис Хикс сказал:

– Надо выставить из дому детей. Дикки, выйди на улицу.

– Я без пальто, – заметил Дикки.

– А ну немедленно марш на улицу! – зашипела Джинни и подтолкнула его к порогу. Потом опять обратилась к отцу: – Папа, опомнись, что с тобой?

– Ничего шо мной, понятно? – крикнул он и, забывшись, посмотрел на нее, но тут же снова перевел взгляд на мексиканца – единственного, кого он здесь опасался.

– Надо, чтобы все вышли на улицу, – сказал мексиканец. Он говорил, глядя прямо в глаза Джеймсу, словно хотел увидеть, что у него все-таки на уме. – Уходите все. Поскорее. Мы с Лейном останемся и с ним потолкуем.

– Ни одна шволочь не оштанетшя! Гошти, по домам! – вопил Джеймс.

Льюис Хикс шагнул к нему, и Джеймс сразу направил дробовик в его сторону.

– Я только помогу Эстелл, – сказал Льюис. Он постоял, убедился, что Джеймс его понял, и пошел к столу поднимать Эстелл. Мексиканец пошевелил рукой, и Джеймс рывком перевел на него дуло дробовика. Одновременно левой рукой он, не глядя, сбросил со стола тарелки и тыквы, на всякий случай, чтобы Льюис чего не вздумал.

– Ну, а если мы уйдем, ты положишь ружье? – спросила Рут. Она стояла, выпрямившись во весь рост, и выпученные ее глаза метали молнии.