Идеаль

Она рассеянно размышляла. Ведь это всего только роман, и, хотя вместо того, чтобы развлечь, он ее огорчил, какое это имеет значение! Другое дело, если бы автор так и задумал. Она снова сосредоточилась, нахмурила брови. Что, если действительно есть такой писатель, циничный и бесчестный и, в сущности, деспотичный… Она покосилась на запертую дверь и подумала о дробовике. Что, если по злобе – или, скажем, для ее, Саллиного, блага – он нарочно состряпал свой роман в виде ловушки, чтобы под конец вдруг застигнуть ее врасплох, поднять на смех, подловить, как Джеймс Ричарда, когда мальчик норовил потихоньку схалтурить, или как этот зловредный Коттон Мейтер, который подлавливал старух на ведьмовских процессах – во имя высшей нравственной цели, так он считал в бесовской своей гордыне.

Салли вздохнула. Да нет, автор этой книжонки не из таких, обыкновенный дурак и бездарность, как большинство людей. Просто ее разозлило, что в последней главе он ненароком достиг некоторого правдоподобия и напомнил ей о реальной жизни, а жизнь, видит бог, грустная штука.

Теперь ей захотелось спать, пора было отложить роман, она слепо смотрела на раскрытую страницу, а видела перед собой, сама того не сознавая, то ли сон, то ли фантазию – можно бы сказать, воспоминание, да только она этому на самом деле свидетельницей не была, а просто выстроила, употребив на постройку любовь, почти материнскую, и то немногое, что ей было известно, – а отчасти еще и эту книжонку, которая взбудоражила в ней мрачные мысли.

Ей представилось, как Ричард незадолго до смерти встречает дочку Флиннов. Дело происходит в «Бутербродной» у Падди (а ведь ее тогда еще не было); дочка Флиннов закусывает за столиком, и с ней семья, один малыш в высоком стульчике, другой у нее в животе, но уже на подходе, и от этого ее всю разнесло, из рыжих волос ушел блеск. Старуха представляла себе, как ее племянник робко улыбается и тут же отводит глаза, а муж дочки Флиннов насупился, буркнул что-то по-хозяйски наставительное малышу в стульчике и уж потом все-таки кивает в ответ. И этот кивок – знак его окончательного торжества, его полноправного владычества, хотя Ричард уже и не смотрит в их сторону, Ричард прошел к стойке, яркий румянец снизу, от широких ссутуленных плеч, залил ему шею и лицо до соломенно-желтых волос. «Вот оно чем все и кончилось», – думает он. И, читая меню на доске над стойкой, затылком ощущает ее смущение, и непонятно улыбается, так знакомо им всем, а в глазах застыл ужас, словно над ним, скрестив руки на груди и растянув углы тонкогубого рта, стоит его отец Джеймс.

Она представляла себе, как Ричард разглядывает девушку за стойкой, замечает ее юный возраст, по-детски вздернутую губку, чуть косящие глаза, видит под блузкой легкий намек на женственность, а сам вспоминает, как дочка Флиннов засыпала у него на руке, а комнату затопляла музыка, скрипки, тромбоны, и, заказывая шницель с жареной картошкой, думает: «Значит, вот оно чем кончилось». И потом, уже ночью, сидя один в доме со стаканом в руке, под отдаленное бренчание какой-то музыки, опять: «Вот оно, значит, и все».

У нее задрожали руки, и, приладив книгу на одеяле, она опять приступила к чтению.

Для Джона Ф. Алкахеста, доктора медицины, это было мучительное время. Он без движения сидел в инвалидном кресле у себя в башне с видом на крыши Сан-Франциско – кресло стояло точно в центре восьмиугольной комнаты на настоящем персидском ковре преимущественно красных тонов, – и, хотя сознание к Алкахесту полностью вернулось, поднять голову он не мог. На пороге входной двери появилась Перл – девушка, которая у него убирала, – и посмотрела на него.

Она очень не любила доктора Алкахеста, всей душой не одобряла его, но до сих пор даже не догадывалась, что он для нее существо инородное, вроде паука.

– Может, вам чего надо? – спросила она, хотя подавать старику не входило в ее обязанности.

Он ничего не ответил, не огрызнулся и не разулыбился, и, чуть подождав, она приблизилась к нему с тряпкой и стала сосредоточенно стирать вокруг пыль, не показывая и вида, что следит за ним. Он сидел как каменный. Она обтерла тряпкой старинные часы на цветочном столике, бюро с надвигающимся верхом, винный шкафчик, три стула с прямыми спинками. По-прежнему никакого движения. Осторожненько выглянула в окно на залитую солнцем улицу. Прохожих считай что никого. Ее пробрала безотчетная дрожь. На ступенях у подъезда большого серого дома напротив валялся длинногривый студент, они там жили скопом. Вон и «фольксваген» их стоит у обочины с американским флажком на стекле. Дальше, на углу у гастронома «Луэллин», велосипедист оставил на тротуаре свою лиловую машину, прислонив к желтым контейнерам с апельсинами, бананами, ямсом. Алкахест по-прежнему не шевелился. Она подумала было, не потрогать ли его, но потом решила, что не стоит. Если он умер, это скоро можно будет узнать по запаху.