Ideal жертвы

Но никому я была не нужна. И всему миру было наплевать на мои страдания. На моих глазах выступили слезы, и я закусила губу, чтобы не доставлять мучителям радости видеть меня рыдающей.

Хотя что там говорить: я не Зоя Космодемьянская, и уже чувствовала себя сломленной. Когда Кирюха втолкнул меня в подвал, все во мне надломилось окончательно. Потому что среди тех, кто там присутствовал, оказался человек, которого я совершенно не ожидала увидеть.

Константин, мой Костя, собственной персоной, сидел за столом по правую руку от седого карлика. Он посмотрел на меня холодно, отстраненно – словно на лягушку на лабораторных опытах. В его глазах я не прочла ни отголоска любви, ни тени сочувствия. Ни взглядом, ни незаметным жестом он не сделал ни малейшей попытки меня приободрить. Наоборот, скривил губы и отвернулся.

Слева от директора сидел еще один мой мужчина. Георгий Семенович Старцев. Однако и в его лице – когда-то таком внимательном, заинтересованном – я не увидела ни капли сострадания. Он вперился в меня тяжелым взглядом, словно пытался высосать у меня мозг. Ну, а третьим, конечно, был седой тролль со своим властным взором.

И неизвестно, от чего я страдала больше: от их взглядов, не предвещающих мне ничего хорошего – или от полного равнодушия Константина и оттого, что он участвовал в судилище.

С военно-полевым судом, где расстреливают без суда и следствия, картину роднила не только тройка злых или безучастных судей. Здесь же присутствовал и палач Воробьев – тот самый, что выбивал из меня долговую расписку. Он стоял в углу, скрестив на груди руки, и улыбался.

И присутствовала еще одна жертва: моя Машка.

Ей было явно хуже, чем мне. Рот ее был залеплен скотчем. Руки связаны веревкой и воздеты над головой. Веревка пропущена через блок и прикреплена к стене так, что моя подружка вытянулась в струнку, едва доставая носочками пола. В глазах у нее плескались безмерный ужас и отчаяние.

– Не будем терять время, господа, – проговорил карлик непререкаемым тоном. – Кирилл, отпусти девку, но не уходи. Ты нам можешь понадобиться.

– Понял, – буркнул мордоворот.

Отпустил мою руку. И бросил на воздетую к потолку Машку совсем уж отчаянный взгляд.

Кирюха не осмеливался на открытый бунт. Он, конечно, не решится защищать свою возлюбленную, уже приговоренную седым карликом. Однако амбал явно, неприкрыто страдал.

– Итак, – молвил директор, обращаясь ко мне, – ты, Лиля, затеяла с нами игру. Довольно опасную – для тебя. И я хочу знать: кто твой хозяин? Кто заказчик? Чего он хочет? Чего добивается?

Вопросы холодными булыжниками падали на меня. Я растерянно молчала.

– Не заставляй нас идти на крайние меры. Расскажи добровольно – все и прямо сейчас.

– Я ничего не знаю, – отчаянно сказала я. – А Мария здесь совсем ни при чем.

– В пионерку-героя играешь, девочка? Ну, смотри... Киря, помоги! – скомандовал карлик.

Я ожидала, что на меня сейчас обрушится очередная волна боли, и мысленно сжалась – но у мучителей был приготовлен другой план.

Кирилл вышел из-за моей спины и сделал несколько шагов по направлению к Машке. Штатный палач слегка отодвинулся в сторону – безо всякого удовольствия. А Киря вытащил из кобуры свой «макаров» и приставил дуло ко лбу Машки. Та дернулась, заизвивалась, попытался закричать, но из-под скотча, которым был залеплен ее рот, доносилось лишь мычание.

– Воробьев! – приказал директор.

– Не надо, – вдруг встрял Кирилл. – Она все скажет и так. Бодрова, ну?!

Он уставился на меня. Но я смогла лишь прохрипеть:

– Пожалуйста... Не стреляй... Кирюша...

Директор повысил голос:

– Воробьев, ты меня слышишь? Помоги.

И тогда белоглазый палач вышел из своего угла и слегка натянул веревку. Руки Машки вытянулись, в суставах что-то хрустнуло, носки ее оторвались от земли, и она потеряла сознание. Кирилл охнул – впрочем, на его вздох никто не обратил внимания.

– Ты встань за ее спиной, – отдал директор указание Кириллу. – А то нас тут всех мозгами ее забрызгаешь. – И обратился ко мне: – На счет «три» он выстрелит. Если, конечно, ты раньше нам все не расскажешь. Итак...

Однако тут амбал не выдержал. Опустил пистолет и твердо произнес:

– Я не буду этого делать. Так не по-людски.

– Что-о? – Директор, кажется, опешил.

– Она ни в чем не виновата, – упрямо сказал Кирилл. – Ее не за что убивать. Я в такие игры не играю.

Впрочем, директор уже оправился от недоумения. Он сиплым от злости голосом велел палачу:

– Воробьев. Возьми у него оружие.

Палач шагнул к Кирюхе, и тот покорно отдал ему свой пистолет. Директор же прошипел:

– Пшел отсюда вон. Чистоплюй!

Кирюха, который мог бы одним даже не очень сильным ударом превратить директора в лепешку, понуро поплелся к выходу из подвала. А карлик ему вслед выкрикнул:

– И чтоб духу твоего в санатории больше не было!

Едва дверь за Кириллом захлопнулась, Арсений Арсеньевич велел теперь уже Воробьеву:

– На счет «три» стреляй.

Палач послушно уткнул пистолет в затылок Марии. Та по-прежнему была без чувств.

Воробьев вдруг с удовольствием произнес, обращаясь ко мне, любимую Кирюхину фразу:

– Пуля – догонит...