Идеалист

– Ни за что!.. – отвечала она своей любимой категоричной фразой. – Ты же сам говоришь: начал дело, умирай, но доводи до конца!..

– Я не хочу. Чтобы ты умирала, Зой! – говорил Алексей Иванович, что звучало похвалой её упорству. И Зойка, довольная его заботой, успокаивала:

– Ничего, Алёш, потихонечку-потихонечку осилю…

Для Зойки начал прорисовываться за бесчувственными вроде бы строчками книг незнаемый прежде мир с жизнью людей далёких, странных, в то же время во многом очень схожих с тем, что переживалось у них с Алёшей. Сам переход за счастливую грань умственных открытий она не уловила. Только вдруг ощутила новую для себя радость от узнавания того, что прежде не знала.

И эта новая для неё радость узнавания оказывалась порой настолько сильной, что в лихорадочном увлечении она не могла оторвать себя от очередной, когда-то, кем-то, прожитой жизни. Только услышав приглушённое двойными рамами моторное гудение троллейбусов на улице, она в оторопи взглядывала на часы, поднималась, разминала затёкшую спину, шла, пошатываясь, умываться, принималась с отрешённой улыбкой на лице готовить завтрак. Её ошеломляли открытия: оказывается и в прошлых веках люди искали необыкновенной любви, стремились к добру и справедливости, а жили в страстях, копили богатство, обманывали, злодействовали, завоёвывали власть, и почему-то всё заимев, не торопились устанавливать вокруг себя добро и справедливость. И почему-то во все времена ОН и ОНА, с такой безоглядностью устремлявшиеся друг к другу, не обретали счастья и любви, всё у них кончалось плохо: кто-то стрелялся, ктото травился, кто-то доживал свой век в одиночестве и страданиях.

«Но это же в прошлом! – думала Зойка, отметая дурные мысли. – У нас же не так! Алёша – умный. Он знает, он сделает. У нас не может так!..»

В открывавшейся ей многоликой жизни человечества тускнело, вроде бы уменьшалось в значении то, что прежде казалось самым важным. Рождалось желание говорить о том, о чём прежде никогда она не говорила.

Однажды, дочитав Чернышевского, она хитренько спросила:

– А ты, Алёша, мог бы, как Лопухов, уйти от меня, если бы какойнибудь твой друг, ну, к примеру, Юрочка Кобликов влюбился в меня?

Алексей Иванович в изумлении долго смотрел на Зойку, не спускавшую с него затаённо ожидающего взгляда, потом чертыхнулся, покачал головой.

– Ну, и параллели ты выстраиваешь – сказал он. И противореча самому себе, добавил: то в книге, а то – в жизни!..

– А всё-таки! – требовала ответа Зойка. – Ведь в книге та же жизнь?!.

Алексей Иванович попытался отшутиться:

– Разве можно отдать то, что есть часть меня?!.

– Можно, - неуступчиво сказала Зойка. – Ты уже отдал часть себя. И ради кого-то можно отдать всего себя.

Алексей Иванович поразился не столько тем, что сказала Зойка, поразил его требовательный её тон, тон человека, убеждённого в своём праве услышать прямой и честный ответ.

Он заговорил о теории разумного эгоизма, которую Чернышевский провозгласил и которой объяснял в романе поведение Лопухова и Кирсанова, о двух уровнях его проявления: Лопуховско-Кирсановском, и высшем – Рахметовском, когда на место интересов собственного «я» становится РЕВОЛЮЦИЯ, и на ней, на идее, замыкается вся жизнь человека Рахметовского типа, способного отказаться даже от любви, от всех потребностей личного «я».

Как всегда, когда Алексей Иванович сосредоточивался на мыслях сокровенных, он увлекался. Чувствуя с какой свежей жаждой пробуждающегося сознания внимает его словам Зойка, он возбуждённо высказывал всё, что знал о поисках человечности великими умами в далёких и близких столетиях. Зойка, восприимчивая к чужому состоянию, тоже разволновалась и, когда Алексей Иванович замолчал в опустошённости, платком вытирая повлажневший от душевного напряжения лоб, спросила с заблестевшими от открывшейся ей мысли, глазами:

– Значит, ты тоже разумный эгоист?! Не Лопуховско-Кирсановский, а Рахметовский? Только твоё «я», - это твоя работа? Так, да?..

Алексей Иванович сжал ладонью лоб, усмехнулся: - Какой я, Рахметов, Зоинька? Сплю не на гвоздях, и от любви, как знаешь, не отказываюсь!..

– А всё-таки? Если кто-то окажется между тобой и твоей работой, ты всё разметаешь, всё отбросишь? Ничего не пожалеешь?.. Только чтоб осталась у тебя твоя работа. Так ведь?..

Алексей Иванович из-под руки пристально смотрел в жгучие, почти чёрные глаза Зойки, понимая, какой крик собственного «я» стоит за пытающим его вопросом. И всё же ответил не так, как она ждала:

– Наверное, Зой, - сказал он, хмурясь. – Другого смысла жизни у меня нет. Да и не может быть…

Зойка на мгновение притихла, вся как будто сжалась, подняла глаза, с чрезмерным, почти ледяным спокойствием, спросила:

– Тогда зачем ты заставляешь меня учиться? Выучишь, а потом, как Лопухов, ради своего дела уступишь меня какому-нибудь неразумному эгоисту?! .

Такого нелогичного поворота в разговоре Алексей Иванович не ждал.

– Зой! – почти выкрикнул он. – Неужели ты не понимаешь, что учишься для того, чтобы мы были всегда вместе!