— Согласна, — я со скрипом отодвигаю стул. Стул моего мужа. Сейчас на этом стуле устроилась я. А вот он на него уже никогда не сядет. Бен прав. Обстоятельства смерти Денни ни хрена не похожи на обычные. — Бен, что, черт подери, происходит? Да, я не хотела дружить семьями, не ходила к вам в гости и на воскресные обеды с воздушной кукурузой и чизкейками. Да, мы не устраивали вместе оргии на яхтах и не занимались прочей лабудой, но вчера утром на моих глазах мой муж выпрыгнул с балкона и разбился насмерть, и при этом до сих пор мне никто не удосужился позвонить и хоть что-то объяснить.
Да на меня даже смотреть не хотят!
Я срываюсь на крик, на глаза наворачиваются слезы. А ведь, выбираясь из такси, давала себе торжественное обещание, что ничего подобного не случится.
Бен бледнеет.
Я глубоко вздыхаю, насухо вытираю глаза и спрашиваю:
— Зачем понадобилось вскрытие? Зачем вы забрали все его бумаги? И… Бен… Зачем ты вчера утром приехал к нам?
Стены кабинета стеклянные. Бен кидает взгляд на закрытую дверь, потом обводит глазами офис, чтобы понять, кто из работников участка на месте, а кто — нет.
— Дэнни… он… Черт, Эрин, слушай, не надо ставить меня в такое положение…
— Какое положение?
Я разворачиваю к нему календарь Дэнни.
— Гляди, — говорю. — Видишь, он обвел красной ручкой субботу, воскресенье и понедельник. Что тут написано, а?
Он читает. Начинает быстро хлопать глазами.
— Хартфорд, — наконец, произносит Бен.
— Именно. Мы туда собирались поехать. Как раз на этих выходных.
Я снова разворачиваю календарь к себе. Листаю до августа. Дата моего дня рождения. Тоже обведена в красный кружок.
Он строил планы на будущее. Ждал радостных для него событий.
— Почему мой муж покончил с собой?
Мой вопрос адресован и к самой себе, и к Бену.
Он отвечает так тихо, что, если бы за стеклянной стеной стоял обычный для участка гам, я бы и вовсе не расслышала его голоса.
— По Дэнни велось внутреннее расследование.
Я смотрю на Бена, разинув рот, и силюсь понять смысл сказанного.
— Что? Но почему?
Он вздыхает.
— Мне запрещено тебе об этом говорить.
Эрин
Еще до свадьбы я сказала Дэнни, что не стану брать его фамилию. Я решила, что лучше предупредить его об этом заранее — если он начнет возмущаться, это станет тревожным звоночком.
Вот как? — его голос звучал удивленно, может даже чуть обиженно, но даже если мои слова задели Дэнни, у него хватило мозгов это скрыть. — Что ж, похоже, сейчас уже стало старомодным ожидать от женщин, что они будут брать себе фамилии мужей.
— Если б у тебя была какая-нибудь крутая фамилия — тогда другое дело. Ну, типа Эльба, или Клуни, или Питт.
— Погоди, ты сейчас перечисляешь мужчин, с которыми хотела бы переспать?
— Ага, угадал.
— А почему тебе не хочется стать Эрин Райан? — спросил он. — Нет, я не то чтобы настаиваю, просто интересно.
— Да все очень просто, Дэнни. Ты сам послушай, как звучит: Эрин Райан. Давай мы еще лепрекона мне на лбу нарисуем и в таком виде будем туристам показывать.
— На самом деле я буду даже рад, если ты останешься Кеннеди, — ответил мне он.
— Что, правда?
— Ну да. Люди будут думать, что ты родственница президента. Кеннеди с Лонг-Айленда! Только прикинь, на какие тусовки и вечеринки нас станут приглашать!
Забавно, но сейчас мне как раз хочется носить имя Эрин Райан. Сейчас, когда меня судят за убийство собственного мужа.
Карла меня хорошо подготовила.
— Вступительная речь обвинения — штука очень неприятная, — твердила она. — Мерзкая. Обвинитель будет пытаться тебя уничтожить. Пройдется по твоему характеру, личной жизни, всем поступкам, которые ты когда-либо совершала или просто собиралась совершить. Его цель — чтобы присяжные увидели в тебе сущее исчадие ада, а ты все это должна будешь сидеть и слушать. И чтоб ни тени гнева в твоих
— А ты что будешь делать? — спросила я, когда у меня, наконец, появилась возможность вставить слово.
— Буду делать свою работу. Я с этим справляюсь на редкость хорошо.
Мы поняли, что фортуна не всегда благоволит нам, когда узнали, что обвинителем по моему делу назначен Робертс. Карла меня о нем предупреждала, но, лишь увидев его в деле, я поняла, насколько он опасен. Одна его улыбка сама по себе по своему эффекту могла сравниться со всем грузом улик, что полиция имела против меня.