Идеальная пара

Когда представители прессы пытались охарактеризовать красоту Фелисии Лайл, они неизбежно обращались к слову «кошачий». Фелисия читала, иногда с веселой улыбкой, бесчисленные описания ее зеленых «как у кошки» глаз, ее «кошачьей» грации, ее очарования «маленького котенка» (которое исчезало, стоило ей «выпустить коготки»), пока ей не стало казаться, что критики и журналисты не успокоятся, если она в конце концов не отрастит шерсть и усы. Когда она была маленькой, ее отец имел привычку называть ее «мой котенок» или «моя киска», но даже тогда она не видела в себе никакого сходства с этими животными и, размышляя о них, не чувствовала себя польщенной таким сравнением. Кошки были ленивыми, тщеславными и сдержанными, а в ней не было этих качеств, что бы люди ни говорили.

Однако самым красивым в ее лице действительно были глаза – огромные, ясные, темно-зеленые, цвета дорогого нефрита, с ресницами столь длинными и густыми, что ей никогда не требовались накладные даже для крупных планов здесь, в Голливуде. У нее были высокие, красиво очерченные скулы (кто когда-нибудь слышал о кошке со скулами?!); лицо имело форму сердечка, сужающегося к твердому маленькому подбородку.

Однако нос, который тоже получал восторженные похвалы («У мисс Лайл такой носик, которого не постыдилась бы и Елена Троянская», писал Джордж Кристи в «Лос-Анджелес Ньюс», когда она приехала в Голливуд), всегда казался ей немного простоватым, маленьким, дерзким, «носом продавщицы», как однажды сказал ее ужасный дядя Гарри… К черту дядю Гарри, подумала она.

Она не имела претензий ни к своим губам, чувственным, изогнутым как лук Купидона, ни к цвету лица, который, несмотря на долгие годы применения густого театрального грима, по-прежнему оставался нежным как английская роза, ни к своей шее, длинной, стройной, лебединой и даже в таком возрасте (Фелисии был тридцать один год) лишенной морщин. Сотни тысяч слов были написаны и напечатаны, чтобы отобразить совершенство этого лица, отражение которого сейчас смотрело на нее из зеркала.

Сколько времени в своей жизни она провела перед зеркалом! Сколько раз она садилась к столу в гримерной, чтобы превратиться в Клеопатру (густые тени под глазами, темный цвет лица, четко очерченные брови, алые губы), в Дездемону (очень бледное, почти белое лицо, чтобы сделать контраст между ней и черным Отелло еще резче), Офелию (невинно розовые щеки и светлый парик), в Джульетту (она поежилась) – не говоря уже о сотне, может быть, тысяче небольших ролей… Для роли Клеопатры она всегда надевала корону в форме золотой змеи, голова которой поднималась у нее над лбом, с зелеными камнями вместо глаз, под стать цвету ее собственных; для Корделии – скромный обруч; для Дездемоны – прозрачную вуаль, наброшенную на голову как шарф, которой Отелло в финале душил ее; для Офелии – венок из полевых цветов (искусственных, потому что от настоящих Вейн начинал чихать на сцене).

Она сосредоточила внимание на своих бровях, потом на губах, стараясь не думать о Робби, шагающем взад-вперед по приемной внизу и явно чувствующем себя здесь весьма неловко.

Что ж, ему есть отчего чувствовать себя неловко! Этим она не поделилась с доктором Фогелем. Фелисии многое нравилось в Калифорнии, но только не страсть местных жителей раскрывать свою душу перед психоаналитиками. Рэнди и Натали Брукс, например, и шагу не могли ступить без совета своего психоаналитика, и не только рассказывали о своих визитах к нему, но и приглашали своего доктора к себе в дом на обед!

В решении своих проблем Фелисия привыкла полагаться только на себя, привыкла смотреть в глаза фактам, а не говорить о них. Отец учил ее быть сильной. И эта сила характера сейчас ей очень нужна, подумала она, вспомнив своего отца, красивого, остроумного пьяницу, который постепенно скатился вниз по социальной лестнице с высот своего дворянского происхождения (хотя ему, как второму сыну, оставалось только смотреть, как титул и земли переходили в руки его брата Гарри) до того, что окончил свои дни охотником в Кении, где он выслеживал львов для богатых клиентов и мимоходом соблазнял их жен. А тем временем мать Фелисии, прекрасная, утонченная и безрассудная, переходила от одной скандальной любовной связи к другой и так до самой смерти, которая для всех, даже для Фелисии, показалась благом.

Она вгляделась в свое отражение в поисках признаков возраста, не нашла таковых и вздохнула. На ее туалетном столике, как всегда в ее жизни, даже здесь, далеко от дома (Но где был ее дом? Уж наверняка не в Беверли-Хиллз!), все было аккуратно разложено, безупречно чисто, заботливо расставлено, как это умела делать только она: баночки, бутылочки и тюбики с кремом выставлены строго в одну линию.