С балкона Фелисия хорошо видела лицо Робби. Он кусал губы от боли, но его взгляд был устремлен на нее, и даже с такого расстояния она без труда читала в них выражение гнева. От этого ей стало еще хуже, и она начала смеяться истеричным, безудержным, пронзительным смехом, который не смолкал ни на минуту, долетая до самых дальних рядов балкона. Его не мог заглушить даже опустившийся занавес, и Робби, без сомнения, слышал его у себя гримерной. Фелисия не могла остановиться до тех пор, пока Марти Куик, их продюсер и спонсор, с поразительной быстротой не выскочил на платформу позади нее, не схватил ее за руку, не стащил с балкона и не отвесил ей звонкую пощечину – достаточную, чтобы привести ее в чувство.
– Можешь уже прекратить ломать комедию, Лисия, представление окончено, – прорычал он в неожиданно наступившей тишине.
Только потом, когда у нее было время подумать, она поняла, что пощечина Куика была работой эксперта. У него была репутация человека, способного ударить женщину, даже избить ее. Для Фелисии было настоящим шоком увидеть мгновенное выражение удовольствия, мелькнувшее в глазах Марти Куика, когда он ударил ее по щеке.
Она попыталась восстановить в памяти события того ужасного вечера, как она это делала бессчетное количество раз днем, но чаще всего по ночам.
Фелисия сделала вывод – которым она не поделилась с доктором Фогелем, – что если бы Робби не был таким всепрощающим, она не приняла бы дополнительную таблетку – точнее сказать, несколько таблеток. Если бы Робби по крайней мере вышел из себя, говорила она себе, это могло бы разрядить атмосферу, но к тому времени, как они вернулись в отель после краткого визита в больницу, где ему перевязали ногу, он подавил свой гнев, спрятал его так далеко, что внешне он никак не проявлялся. Это его вина, он слишком давил на нее, сказал тогда Робби, хотя Фелисия знала, что он не верит в это; его вина, что он выбрал именно эту пьесу для гастрольной поездки… Он устало сел, вытянув больную ногу, с выражением мученика на лице и мягко сказал:
– Я не хочу, чтобы ты винила в этом себя, но я считаю, что нам надо отменить гастроли.
– Тогда отмени всю эту чертову жизнь! – бросила она и, забрав стакан с виски, ушла в спальню, приготовившись к еще одной бессонной ночи.
Она попудрила лицо – ее любимая пудра от Шанель быстро кончалась, и из-за войны в Европе не было надежды достать еще – расчесала волосы, нанесла на кожу за ухом капельку духов «Скандал» от Скьяпарелли – теперь, когда немцы в Париже, их тоже скоро будет невозможно найти – и сбросила халат.
Считалось, что жизнь в заведении доктора Фогеля протекает в «неформальной» обстановке, но в тех редких случаях, когда Фелисии приходилось встречать других находящихся здесь пациентов (она отказывалась считать их и себя «отдыхающими»), они выглядели так, будто проводили уик-энд на дорогом курорте. Она же предпочитала есть у себя в комнате, радуясь возможности не переодеваться и не пользоваться косметикой.
Она взглянула на свое отражение в высоком антикварном трюмо. Доктор Фогель затрачивал немало усилий и средств, чтобы его состоятельные клиенты чувствовали себя здесь как дома. Фелисии даже нравились ее небольшие уютные комнаты.
Ее отразившаяся в зеркале фигура не занимала Фелисию так, как ее лицо. Она реально оценивала себя. Ей был тридцать один год, а в этом городе, просто наводненном семнадцатилетними блондинками, которые, казалось, всю жизнь проводили на пляже, длинные ноги и пышная грудь были обычным явлением: их обладательницы выстраивались на киностудиях в очередь у столов помощников режиссеров.
– Это город плоти, – объяснял ей Марти Куик в своей обычной грубоватой манере вскоре после ее приезда в Голливуд. – Никогда не забывай, что то, чем обладаешь ты – это красота, талант, шик. На это большой спрос. А титьки и задницы здесь неходовой товар.
Суждения Марти Куика о женской фигуре были похожи на рассуждения первоклассного тренера о скаковых лошадях. Его карьера началась с организации шоу с девочками, и, по мнению большинства людей, занятых в этом бизнесе, он так и не поднялся выше этого. Именно Марти Куик продал Билли Роузу идею водной феерии; он первый поставил кордебалет на роликовые коньки; он показал публике ровно сто красивых девушек («Можете сосчитать!»), каждая из которых была длинноногой красавицей и лично отобрана самим Куиком, хваставшимся, что он никогда не дает девушке работу, пока не переспит с ней.