Идеальная жертва

Пока ехал до больницы, вспомнил, как мотался каждый день, несколько часов туда, несколько обратно. Хорошо, что этот этап закончился.

Кроме того, выяснил, почему Норнберг разговаривал со мной так весело, чтобы не сказать – навеселе. Оказывается, сегодня профессиональный праздник. В нашей части все шесть медиков ещё с утра забурились в лазарет и только периодически выползали по стенке покурить.

Как это выяснилось? А мне рядовой Джефферсон позвонил и нажаловался: мол, он пришёл на перевязку, потому что во время последней боевой вылазки был ранен в бедро, а это всё-таки не палец какой-нибудь, и стал стучать в дверь, а подлые врачи не открыли, только хихикали внутри и звякали чем-то стеклянным.

Событие это оставило такой отпечаток на нежной психике Джефферсона, что остановить поток его красноречия было невозможно: он многословно повторял одно и то же и настаивал, что руководство в моём лице должно обратить самое пристальное внимание на непрофессиональное поведение наших медиков.

Самым, как я понял, обидным для рядового стал момент, когда один женский голос изнутри спросил: «Мож, это… перевязать?», а другой ответил: «Не-е, он страшный» – и они продолжили хихикать. Услышав, что Джефферсон пошёл пересказывать это в четвёртый раз, я не выдержал и рявкнул на весь автобус: «Рядовой, что вы сейчас от меня хотите? Чтобы я пришёл в казарму, снял с вас штаны и перевязал?». Вот тут Джефферсон запнулся и, проблеяв, что он и сам может, наконец-то быстренько закончил разговор.

В больнице я ожидал чего-нибудь подобного, однако персонал выглядел на удивление прилично. Разве что многие благоухали мятными леденцами, за которыми мой чуткий нюх улавливал пары спирта, однако внешне по ним ничего заметно не было.

Вот и доктор Норнберг выглядел так, словно он всего лишь очень рад этому замечательному июньскому дню и солнечной погоде за окном своего сверкающего металлом кабинета. Улыбаясь, он сообщил, что господин Смит показывает явный прогресс, поэтому очень желательно, чтобы я оплатил следующий месяц дополнительных процедур в том же объёме, а сеансы «обнимашек» с котами можно даже увеличить.

Я оплатил.

По дороге домой набрал разного вкусного, думая за обедом ненавязчиво расспросить Ру, как дела. Однако он буркнул, что не хочет разговаривать, и забрал тарелку в свою комнату. Там же провёл вечер.

В пятницу я его не видел ни утром, ни после работы. Сидел у себя тихо, как мышка.

В субботу Ру отказался идти в больницу. Упёрся и всё. Когда я зашёл в комнату, чтобы поговорить, и сделал шаг к нему – безо всякого умысла вообще-то, я не собирался тащить его силой, – Ру набросился так, что отбиваться пришлось на полном серьёзе. Ещё и руку прокусил, когда я зажал ему рот: соцработнику в прихожей вовсе не нужно слушать рычание про то, как патронируемый ненавидит больницу, «всю эту хуйню» и самого соцработника в придачу.

В общем, после грохота мебели я вышел из комнаты Ру хромая, пряча прокушенную руку и вытирая кровь изо рта. Сказал, что господин Смит неважно себя чувствует и на процедуры сегодня не пойдёт.

В воскресенье – опять двадцать пять, тишина в квартире. Да и похрен, я тоже не железный. Завалился на койку и смотрел телик. Слышал шаги на кухню – значит, Эйруин живой и даже сытый, этого достаточно.

В понедельник, пока я был на работе, Ру не открыл соцработнику дверь. Тот позвонил с вопросом, что делать. А что я мог ответить? Я извинился и сказал, что завтра позвоню заранее, чтобы ему не пришлось больше ходить впустую.

Домой вернулся на разъёбанных нервах – из-за этого, из-за очередных воплей Главного, да ещё из-за общения с помощником Кинаном, который далеко не тупой, но успешно прикидывается идиотом, лишь бы ни хрена не делать.

Ру заперся в ванной.

Сначала я взбесился, бухнул кулаком в дверь и принялся аргументировать – между прочим, очень разумно и даже почти цензурно, – почему он должен ходить на процедуры, а он в ответ только посылал меня по всем адресам, которые пришли в его светлую изобретательную голову. Ну да, на это его памяти и словарного запаса вполне хватает.

Потом я устал и пошёл заказывать ужин. Позвал Ру за стол. Он промолчал. Тогда я снова взбесился и пообещал сломать не только эту дверь, но и все другие двери в квартире, если он не будет есть.

После долгого противостояния сошлись на том, что я оставлю тарелку под дверью, а он заберёт и поест в ванной. А также на том, что завтра он в больницу не пойдёт. И послезавтра тоже. Я, конечно, поскрипел зубами, но обещал позвонить соцработнику, чтобы пока не приходил.

Несколько следующих дней я Ру не видел, он то снова запирался в ванной, то часами сидел в своей комнате без малейшего звука. Я стучал – ноль реакции. В квартире повисло гнетущее ощущение тревоги. Какое-то беспокойство, дерущее по нервам. Я уж даже и извинился перед Эйруином, что, впрочем, не помогло. Старался быть помягче. Спросил, не хочет ли он съездить в приют для животных выбрать кота. Последнее оказалось вообще хреновой идеей: на слово «приют» Ру психанул так, что снова отказался есть.

***