Идеальные незнакомцы

— Эй, — шепчу я, беря его лицо в ладони. Его щеки горячие. Щетина на челюсти щекочет мои ладони. — Быть не в себе? С этим я могу смириться. Если хочешь знать правду, мы с этой штукой лучшие друзья. Так что не расстраивайся из-за этого. Пожалуйста, не жалей ни о чем.

— Для меня это тоже совершенно неожиданно, но я думаю, что ты удивительный. Я чувствую себя прекрасно, когда я с тобой. — Я делаю паузу на мгновение. — На самом деле я чувствую себя истеричкой, на грани психического срыва или обширного сердечного приступа большую часть времени, когда я с тобой, но в хорошем смысле, если это имеет смысл. Ты заставляешь меня чувствовать...

Я должна остановиться, чтобы подобрать нужное слово. Оно приходит ко мне вместе с глубоким чувством удивления.

— Ты заставляешь меня чувствовать себя живой.

В слабом свете глаза Джеймса сияют, как драгоценные камни. Его адамово яблоко колеблется, когда он глотает. Его руки, крепко прижатые ко мне, дрожат. Так же, как и его голос, когда он говорит: — Точно так же.

Три слова. Три слога. Но это передает его настоящие эмоции четче, чем если бы он продолжал и продолжал.

Я представляю себе веревку, высоко и туго натянутую над бездонной темнотой, тянущейся так далеко вдаль, что я не вижу ее конца. Воздух тихий и неподвижный, но напряженный ожиданием, как затаенное дыхание.

Единственный звук - грохот моего сердцебиения в ушах, когда я сосредоточенно смотрю на тонкий шнур, ждущий моего решения. Ожидая, развернусь ли я и сойду с высокой платформы, на которой стою, или сделаю шаг вперед и прижму его весом своей ноги.

Если я собираюсь прекратить отношения с Джеймсом, я должна остановиться сейчас. Я должна сказать ему, что это слишком много, слишком рано, слишком опасно, чтобы играть с ним. Сказать ему, чтобы он ушел.

Вместо этого я снимаю одну босую ногу с платформы безопасности, на которой стою, и выхожу на веревку.

 

Часть II

⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀

Когда вы начинаете жить вне себя, все это опасно.

Эрнест Хемингуэй

 

Глава 10

Я просыпаюсь постепенно, подплывая к сознанию, как на мягком шепчущем облаке. Когда я открываю глаза, то лежу на спине в постели, голая, но укрытая простыней. Раннее утро. Жемчужно-серый свет просачивается сквозь шторы, освещая края комнаты.

Я одна.

Я делаю паузу, чтобы просто вздохнуть и восхититься этим новым сияющим ощущением счастья.

Прошлой ночью Джеймс отнес меня к кровати. Поднял меня на руки с дивана и понес в спальню так легко, как будто я была ребенком. Он положил меня на простыни, а потом свернулся сзади, выгнув наши тела вместе и крепко обняв меня за талию, уткнувшись носом в мои волосы. Я заснула, слушая звук его равномерного дыхания.

Но теперь я просыпаюсь, а на подушке рядом со мной лежит книга, развернутая, с желтой запиской, приклеенной к одной из страниц.

Я сажусь, беру книгу и смотрю на записку. Аккуратным почерком там написано: “Как ты можешь говорить, что это худшая фальшивая библейская проза? Это лучшая фальшивая библейская проза за всю историю.”

Это книга "По ком звонит колокол" Хемингуэя. Джеймс, должно быть, взял ее из библиотеки Эстель.

Записка приклеена прямо под репликой, которую я высмеяла за ужином: “А теперь почувствуй. Я - это ты, а ты - это я, и все одно - это другое. А теперь почувствуй. У тебя нет другого сердца, кроме моего.”

Мой мир, видимо, наклонился вокруг своей оси, потому что должна признать, что на данный момент эти слова выглядят чертовски хорошо.

Потом я останавливаюсь и думаю, сколько времени, должно быть, понадобилось Джеймсу, чтобы найти эту книгу в большой и неорганизованной библиотеке Эстель. А когда он ее нашел, сколько времени ему понадобилось, чтобы отыскать ту самую цитату. Знал ли он наизусть, на какой странице она находится?

— О нет, — говорю я вслух, встревоженная, — Хемингуэй - его любимый писатель?

Нам придется серьезно поговорить об этом. Я не знаю, смогу ли продолжать играть с человеком, чей любимый автор когда-то сказал, что единственными настоящими видами спорта являются альпинизм, коррида и автогонки.

Я имею в виду, да ладно. Сильно мачо?

Лично я думаю, что он чрезмерно компенсировал какое-то глубоко укоренившееся чувство неполноценности, но это только мое мнение.

Откуда ни возьмись, вспышка вдохновения. Полностью сформированная сцена появляется в моем воображении. Она четкая, как картинка, внезапная, как пощечина, и сопровождается жгучим приливом адреналина.

Я вскакиваю с кровати и бегу голышом в библиотеку, где бросаюсь на стул перед большим письменным столом, хватаю карандаш, где бросила его во время последней попытки писать, и начинаю неистово скрести на желтом листе бумаги в клеточку.

Я останавливаюсь только через три часа, когда мою правую руку начинает сводить судорогой.

Измотанная и потрясенная, я откидываюсь на спинку стула и перелистываю написанные страницы.