Идеальные поломки

Кракауэру Позитано не особенно приглянулся. Поросшие кустарником руины, как бы возвратившиеся в лоно природы, виделись ему «отвратительным конгломератом»: «Ужас не покидает цивилизованный рассудок», а «осыпающиеся проломы так и втягивают в себя <…>. Каким-то колдовством веет от этого места»²⁷, олицетворяющего «Швабинг и Аскону» для «молодых бонвиванов обоих полов»²⁸.

Всяческие «призраки, богема, люди разной степени неопределённости»²⁹, «показушные вертопрахи», «изгои», «конченые личности» и «ожившие мертвецы»³⁰ – все эти персонажи в его глазах выглядели как победители, отхватившие какой-то приз.

Ill

Такие деревни, как Позитано, или города, как Неаполь, досконально исследованные кошками и почтальонами, простому любящему взгляду пришельца предстают как «чудовищные конгломераты»³¹: сближение имеет свои границы. Беньямин остановился как раз перед ними, когда вступил в «колючий лес остроугольных лунных теней» между руинами домов в Позитано и подошёл близко к «магическому кругу»³². Умолчать о границах – значит сотворить из деревни буколическую идиллию, прорвать их силой – не значит от них освободиться. Клавель попытался усмирить этот хаос архитектонической тотальностью сотворённого им мира коридоров и пещер. Но от этого он сделался не «владыкой вселенной», как изготовитель сливок из рассказа Зон-Ретеля «Транспортная пробка на Виа Кьяя» (с. 33 наст, изд.), а превратился в одержимого, застрявшего внутри своей паутины, которую так и не успел доплести до конца: работая над планом по возведению или, лучше сказать, пытаясь угнездить в нужном месте «последний» яйцевидный купол, он остановил жизнь собственной рукой.

Итальянская пекарня. 1910-е

Тому же незатейливо любящему взгляду Неаполь видится бурлящей красочной жизнью, дающей проникнуть в бездну без особого риска – покуда человек уверен, что в порту его поджидает корабль на Капри или Позитано: «Легко любить Неаполь с моря»³³.

Пекари Неаполя. Ок. 1904. Фото Уильяма Германа Рау

Чтобы разомкнуть «магический круг», заключающий сокрытое, чтобы вступить в него через «незримую дверь», «тайные врата для посвящённого»³⁴, потребен критический взгляд. Всё, написанное Беньямином о Неаполе³⁵, а также три новеллы Зон-Ретеля, помещённые в этой книге, обличают именно такое приближение к этому городу.

Рассказ Беньямина разворачивается на фоне раскалённого города, лишённого покоя и тени, города, чей поначалу непроницаемый хаос отнял много времени у Беньямина с его «исключительно индуктивным способом»³⁶ ознакомления с новыми местами. «Скалистый» город, лабиринт без спасительного центра, окрашенный серым: «красный цвет, или охра, здесь – серый; белый цвет – тоже серый. И совсем серым всё это выглядит на фоне неба и моря»³⁷.

Общество, координирующей основой которого является товарный обмен, столь же мало готово терпеть выходки и эксцессы, как и разного рода отклонения. Неаполь его к этому вынуждает: «Бедность вызывает растяжимость границ»³⁸. Замкнутая система была прорвана. «Пористость… закон этой жизни»³⁹. Проницаемость, обеспеченная этой пористой материей, не была равномерной, она скорее сказывалась на связях между частным и общественным, на «новых и непредвиденных сочетаниях»⁴⁰, которые беженцы с севера уже не застали у себя на родине, но которые, впрочем, и здесь на юге при ближайшем рассмотрении обнаружили внутреннюю противоречивость своих крайних проявлений: жизненной пестроты и принудительного социального контроля. Дотошный наблюдатель обнаружит здесь «не девственный рай, но скорее отсутствие такового»⁴¹, а «молчаливый анархист»⁴² увидит в анархизме красноречивом «отражение своего воедино собранного внутреннего Я»⁴³.

IV